икитич, думавший было возразить, что ловко ли
это будет, но не сказал, однако, того потому, что с самого утра как бы
утратил всякую собственную волю.
В рядах мои любовники, как нарочно, встретили откупщицу, что-то такое
закупавшую себе. Она очень приветливо поклонилась Аггею Никитичу, а также и
пани Вибель, но та, вся поглощенная соображениями о своем платье, торопливо
мотнула ей головой и обратилась к торговцам с вопросами, есть ли у них то, и
другое, и третье. Они ей отвечали, что все это есть, и показывали ей разные
разности, но на поверку выходило, что все это не то, чего желала пани
Вибель, так что она пришла почти в отчаяние и воскликнула:
- Это ужасно, как у вас мал выбор! Ну, посмотрите, madame Рамзаева, -
обратилась пани к откупщице, - что за смешной рисунок этой материи, и
посоветуйте, ради бога, что мне взять на платье!
Та с удовольствием поспешила на помощь к Марье Станиславовне; видимо,
что обе они были знатоки и любительницы этого дела.
- Эта материя нехороша! - сказала решительным тоном откупщица. - Вы
дайте лучше гладкую материю, которую я у вас брала! - прибавила она
торговцу.
Подали гладкую материю. Та действительно была хороша.
- Но не темна ли она для меня? - спросила пани Вибель свою советчицу.
- Почему ж? Она довольно светлая, отделается цветами, кружевами, -
успокоила ее та, - и берта, конечно, к платью должна быть.
- Берта у меня есть превосходная! - радостно воскликнула пани Вибель.
- Сколько же вам прикажете отрезать материи? - спросил торговец.
- Мне обыкновенно идет на платье восемнадцать аршин, но прибавьте еще
аршина два - три, чтобы не было недостатка! - небрежно ответила пани Вибель.
Торговец принялся отмахивать на железном аршине выбранную материю,
причем ее сильно натягивал.
- Почем же за аршин вы уступите эту материю? - сделала торговцу
довольно существенный вопрос откупщица.
- По четыре с полтиной, - отвечал он.
- Что за пустяки такие вы говорите? - почти прикрикнула на него
откупщица. - Я у вас покупала ее по четыре рубля.
- Мы вам уступили, вы наша постоянная покупщица, - несколько
подобострастно объяснил ей торговец.
- Это вздор! Извольте уступить ее за ту же цену Марье Станиславовне!
Она моя приятельница, - приказала ему откупщица.
- Слушаю-с! - сказал торговец и, обратившись к пани Вибель, проговорил:
- Восемьдесят рублей следует с вас.
Пани вынула из кармана деньги и, отсчитав из них нужное число
ассигнаций, положила их на прилавок.
Аггея Никитича при этом сильно покоробило: ему мнилось, что откупщица в
положенных пани Вибель на прилавок ассигнациях узнала свои ассигнации,
причем она, вероятно, с презрением думала о нем; когда же обе дамы,
обменявшись искренно-дружескими поцелуями, расстались, а пани, заехав еще в
две лавки, - из которых в одной были ленты хорошие, а в другой тюль, -
велела кучеру ехать к дому ее, то Аггей Никитич, сидя в санях неподвижно,
как монумент, молчал. Пани Вибель подметила это и по возвращении домой, как
бы забыв об материи и лентах, принялась ласкаться к Аггею Никитичу. Он,
конечно, отвечал ей тем же, но в глубине его совести было нехорошо,
неспокойно, и ему против воли припомнились слова аптекаря, говорившего, что
во многих поступках человек может совершенно оправдать себя перед другими,
это будет, но не сказал, однако, того потому, что с самого утра как бы
утратил всякую собственную волю.
В рядах мои любовники, как нарочно, встретили откупщицу, что-то такое
закупавшую себе. Она очень приветливо поклонилась Аггею Никитичу, а также и
пани Вибель, но та, вся поглощенная соображениями о своем платье, торопливо
мотнула ей головой и обратилась к торговцам с вопросами, есть ли у них то, и
другое, и третье. Они ей отвечали, что все это есть, и показывали ей разные
разности, но на поверку выходило, что все это не то, чего желала пани
Вибель, так что она пришла почти в отчаяние и воскликнула:
- Это ужасно, как у вас мал выбор! Ну, посмотрите, madame Рамзаева, -
обратилась пани к откупщице, - что за смешной рисунок этой материи, и
посоветуйте, ради бога, что мне взять на платье!
Та с удовольствием поспешила на помощь к Марье Станиславовне; видимо,
что обе они были знатоки и любительницы этого дела.
- Эта материя нехороша! - сказала решительным тоном откупщица. - Вы
дайте лучше гладкую материю, которую я у вас брала! - прибавила она
торговцу.
Подали гладкую материю. Та действительно была хороша.
- Но не темна ли она для меня? - спросила пани Вибель свою советчицу.
- Почему ж? Она довольно светлая, отделается цветами, кружевами, -
успокоила ее та, - и берта, конечно, к платью должна быть.
- Берта у меня есть превосходная! - радостно воскликнула пани Вибель.
- Сколько же вам прикажете отрезать материи? - спросил торговец.
- Мне обыкновенно идет на платье восемнадцать аршин, но прибавьте еще
аршина два - три, чтобы не было недостатка! - небрежно ответила пани Вибель.
Торговец принялся отмахивать на железном аршине выбранную материю,
причем ее сильно натягивал.
- Почем же за аршин вы уступите эту материю? - сделала торговцу
довольно существенный вопрос откупщица.
- По четыре с полтиной, - отвечал он.
- Что за пустяки такие вы говорите? - почти прикрикнула на него
откупщица. - Я у вас покупала ее по четыре рубля.
- Мы вам уступили, вы наша постоянная покупщица, - несколько
подобострастно объяснил ей торговец.
- Это вздор! Извольте уступить ее за ту же цену Марье Станиславовне!
Она моя приятельница, - приказала ему откупщица.
- Слушаю-с! - сказал торговец и, обратившись к пани Вибель, проговорил:
- Восемьдесят рублей следует с вас.
Пани вынула из кармана деньги и, отсчитав из них нужное число
ассигнаций, положила их на прилавок.
Аггея Никитича при этом сильно покоробило: ему мнилось, что откупщица в
положенных пани Вибель на прилавок ассигнациях узнала свои ассигнации,
причем она, вероятно, с презрением думала о нем; когда же обе дамы,
обменявшись искренно-дружескими поцелуями, расстались, а пани, заехав еще в
две лавки, - из которых в одной были ленты хорошие, а в другой тюль, -
велела кучеру ехать к дому ее, то Аггей Никитич, сидя в санях неподвижно,
как монумент, молчал. Пани Вибель подметила это и по возвращении домой, как
бы забыв об материи и лентах, принялась ласкаться к Аггею Никитичу. Он,
конечно, отвечал ей тем же, но в глубине его совести было нехорошо,
неспокойно, и ему против воли припомнились слова аптекаря, говорившего, что
во многих поступках человек может совершенно оправдать себя перед другими,