уку, а также мотнув приветливо головой камер-юнкеру,
уехал.
- Действительно, enfant terrible, - сказала Екатерина Петровна,
оставшись опять вдвоем с камер-юнкером, - но мне удивительно, почему он так
беспокоится о Марфиных?..
- А вы и того не знаете? - произнес как бы с укором камер-юнкер,
шлявшийся обыкновенно всюду и все знавший. - Он в связи с madame Марфиной.
- Вот как! - проговорила Екатерина Петровна, почему-то обрадовавшись
сообщенной ей новости. - Муж, вероятно, оттого так поспешно и увез ее в
деревню?
- Разумеется! - подтвердил камер-юнкер.
Бедная и неповинная Сусанна Николаевна, чувствовала ли она, что
говорили про нее нечистые уста молвы!
XV
Егор Егорыч, как малый ребенок, восхищался всем по возвращении в свое
Кузьмищево, тем более, что в природе сильно начинала чувствоваться весна.
Он, несмотря на распутицу, по нескольку раз в день выезжал кататься по
полям; велел разгрести и усыпать песком в саду главную дорожку, причем даже
сам работал: очень уж Егор Егорыч сильно надышался в Москве всякого рода
ядовитыми миазмами, нравственными и физическими! Gnadige Frau тоже была
весьма рада и счастлива тем, что к ней возвратился муж, а потом, радуясь
также и приезду Марфиных, она, с сияющим от удовольствия лицом, говорила
всей прислуге: "Наконец Кузьмищево начинает походить на прежнее
Кузьмищево!". При этом gnadige Frau одним только была смущаема, что ее
прелестная Сусанна Николаевна совершенно не походила на прежнюю Сусанну
Николаевну; не то чтобы она на вид была больна или скучна, но казалась
какою-то апатичною, точно будто бы ни до чего ей дела не было и ничто ее не
занимало. Gnadige Frau пробовала несколько раз начинать с нею беседу о
масонстве, о котором они прежде обыкновенно проговаривали целые вечера;
Сусанна Николаевна, однако, обнаруживала полное равнодушие и отвечала
только: "Да, нет, конечно". Gnadige Frau, наконец, так все это обеспокоило,
что она принялась мужа расспрашивать, замечает он или нет такую перемену в
Сусанне Николаевне.
- Замечаю, - отвечал тот.
- Какая же, ты думаешь, причина тому?
- Очень понятная причина! - воскликнул Сверстов. - Все эти Рыжовы,
сколько я теперь слышу об них и узнаю, какие-то до глупости нежные существа.
Сусанна Николаевна теперь горюет об умершей матери и, кроме того, болеет за
свою несчастную сестру - Музу Николаевну.
- Нет! - не согласилась gnadige Frau.
- Но потом и телесно она, вероятно, порасстроилась... - объяснял
доктор. - Людям, непривычным прожить около двух лет в столице безвыездно,
нельзя без дурных последствий. Я месяц какой-нибудь пробыл там, так начал
чувствовать каждый вечер лихорадку.
- Нет, и это не то! - снова отвергнула gnadige Frau.
- А по-твоему, какая же причина? - спросил уже доктор.
- Я не знаю и думаю, что это скорее нравственное нездоровье... У
Сусанны Николаевны душа и сердце болят.
Доктор при этом, как бы кое-что сообразив, несколько лукаво улыбнулся.
- Может быть, ты подозреваешь, что не уязвлена ли наша барынька
стрелами амура? - проговорил он.
- О, нет, нет! - воскликнула gnadige Frau, как бы испугавшаяся даже
такого предположения мужа. - И я желаю знать одно, не видал ли ты у Марфиных
какого-нибудь ученого или сектанта?
-
уехал.
- Действительно, enfant terrible, - сказала Екатерина Петровна,
оставшись опять вдвоем с камер-юнкером, - но мне удивительно, почему он так
беспокоится о Марфиных?..
- А вы и того не знаете? - произнес как бы с укором камер-юнкер,
шлявшийся обыкновенно всюду и все знавший. - Он в связи с madame Марфиной.
- Вот как! - проговорила Екатерина Петровна, почему-то обрадовавшись
сообщенной ей новости. - Муж, вероятно, оттого так поспешно и увез ее в
деревню?
- Разумеется! - подтвердил камер-юнкер.
Бедная и неповинная Сусанна Николаевна, чувствовала ли она, что
говорили про нее нечистые уста молвы!
XV
Егор Егорыч, как малый ребенок, восхищался всем по возвращении в свое
Кузьмищево, тем более, что в природе сильно начинала чувствоваться весна.
Он, несмотря на распутицу, по нескольку раз в день выезжал кататься по
полям; велел разгрести и усыпать песком в саду главную дорожку, причем даже
сам работал: очень уж Егор Егорыч сильно надышался в Москве всякого рода
ядовитыми миазмами, нравственными и физическими! Gnadige Frau тоже была
весьма рада и счастлива тем, что к ней возвратился муж, а потом, радуясь
также и приезду Марфиных, она, с сияющим от удовольствия лицом, говорила
всей прислуге: "Наконец Кузьмищево начинает походить на прежнее
Кузьмищево!". При этом gnadige Frau одним только была смущаема, что ее
прелестная Сусанна Николаевна совершенно не походила на прежнюю Сусанну
Николаевну; не то чтобы она на вид была больна или скучна, но казалась
какою-то апатичною, точно будто бы ни до чего ей дела не было и ничто ее не
занимало. Gnadige Frau пробовала несколько раз начинать с нею беседу о
масонстве, о котором они прежде обыкновенно проговаривали целые вечера;
Сусанна Николаевна, однако, обнаруживала полное равнодушие и отвечала
только: "Да, нет, конечно". Gnadige Frau, наконец, так все это обеспокоило,
что она принялась мужа расспрашивать, замечает он или нет такую перемену в
Сусанне Николаевне.
- Замечаю, - отвечал тот.
- Какая же, ты думаешь, причина тому?
- Очень понятная причина! - воскликнул Сверстов. - Все эти Рыжовы,
сколько я теперь слышу об них и узнаю, какие-то до глупости нежные существа.
Сусанна Николаевна теперь горюет об умершей матери и, кроме того, болеет за
свою несчастную сестру - Музу Николаевну.
- Нет! - не согласилась gnadige Frau.
- Но потом и телесно она, вероятно, порасстроилась... - объяснял
доктор. - Людям, непривычным прожить около двух лет в столице безвыездно,
нельзя без дурных последствий. Я месяц какой-нибудь пробыл там, так начал
чувствовать каждый вечер лихорадку.
- Нет, и это не то! - снова отвергнула gnadige Frau.
- А по-твоему, какая же причина? - спросил уже доктор.
- Я не знаю и думаю, что это скорее нравственное нездоровье... У
Сусанны Николаевны душа и сердце болят.
Доктор при этом, как бы кое-что сообразив, несколько лукаво улыбнулся.
- Может быть, ты подозреваешь, что не уязвлена ли наша барынька
стрелами амура? - проговорил он.
- О, нет, нет! - воскликнула gnadige Frau, как бы испугавшаяся даже
такого предположения мужа. - И я желаю знать одно, не видал ли ты у Марфиных
какого-нибудь ученого или сектанта?
-