от него, а отец Василий направился в свою
небольшую библиотеку и заперся там из опасения, чтобы к нему не пришла
мать-протопопица с своими глупыми расспросами. На другой день он уехал в
губернский город для представления к владыке, который его весьма любезно
принял и долго беседовал с ним о масонстве, причем отец Василий подробно
развил перед ним мнение, на которое он намекал в своей речи, сказанной при
венчании Егора Егорыча, о том, что грехопадение Адама началось с момента
усыпления его, так как в этом случае он подчинился желаниям своего тела.
Выслушав это, владыко слегка улыбнулся и проговорил:
- Это очень остроумно, но не знаю, верно ли.
В ответ на это отец Василий придал такое выражение своему лицу, которое
как бы говорило: "Да и я не уверен, что так". Особы духовные, как это
известно, втайне гораздо большие скептики, чем миряне.
Через месяц после своего представления архиерею отец Василий совершал
уже литургию в губернском соборе и всем молящимся чрезвычайно понравился
своей осанистой фигурой и величавым служением. Лекции в семинарии он равным
образом начал читать с большим успехом, и, пока все это происходило,
наступил май месяц, не только что теплый, но даже жаркий, так что деревья уж
распустились в полный лист. В комнатах оставаться было душно и скучно, и все
обитатели кузьмищевского дома целый день проводили на балконе, причем были
облечены в елико возможно легкие одежды. Доктор, например, имел на себе
какую-то матросскую блузу; но и ту бы он, по его словам, с великою радостью
сбросил с себя, если бы только не было дам; Егор Егорыч такожде носил
совершенно летние сюртучок и брюки, и вообще в последнее время он как-то
стал более обыкновенного франтить и наделал себе в Москве великое множество
всякого платья, летнего и зимнего. Сусанна Николаевна хоть и была в простом
домашнем пеньюаре, но, боже мой, как она, говоря без преувеличения, блистала
красотой и молодостью посреди своих собеседников. Это была молодая, в полном
цвете лилия среди сморщенных тюльпанов. Что касается до ее душевного
настроения, то она казалась как бы несколько поспокойнее и повеселее.
В один из таких жарких дней кузьмищевское общество сидело на садовой
террасе за обедом, при котором, как водится, прислуживал и Антип Ильич,
ничего, впрочем, не подававший, а только внимательно наблюдавший, не нужно
ли чего-нибудь собственно Егору Егорычу. В настоящее время он увидел, что
одна молодая горничная из гостиной звала его рукой к себе. Антип Ильич вышел
к ней и спросил, что ей надобно.
- Письмо с почты привезли к барину, - сказала та, подавая и самое
письмо, которое Антип Ильич, положив на имеющийся для того особый серебряный
подносик, почтительно подал Егору Егорычу. Тот, как всегда он это делал,
нервно и торопливо распечатал письмо и, пробежав первые строки, обратился к
Сверстову:
- Поздравляю вас и себя! Это письмо от старика Углакова. Он пишет, что
московский генерал-губернатор, по требованию исправника Зверева, препроводил
к нему с жандармом Тулузова для дачи показания по делу и для бытия на очных
ставках.
- Ура, виват! - воскликнул доктор и протянул руку к не убранному еще со
стола графину с водкой, налил из него порядочную рюмку и выпил ее. - Но
ведь, Егор Егорыч, мне надобно сейчас же ехать к Аггею Никитичу для
нравственной поддержки, - присовокупил он.
небольшую библиотеку и заперся там из опасения, чтобы к нему не пришла
мать-протопопица с своими глупыми расспросами. На другой день он уехал в
губернский город для представления к владыке, который его весьма любезно
принял и долго беседовал с ним о масонстве, причем отец Василий подробно
развил перед ним мнение, на которое он намекал в своей речи, сказанной при
венчании Егора Егорыча, о том, что грехопадение Адама началось с момента
усыпления его, так как в этом случае он подчинился желаниям своего тела.
Выслушав это, владыко слегка улыбнулся и проговорил:
- Это очень остроумно, но не знаю, верно ли.
В ответ на это отец Василий придал такое выражение своему лицу, которое
как бы говорило: "Да и я не уверен, что так". Особы духовные, как это
известно, втайне гораздо большие скептики, чем миряне.
Через месяц после своего представления архиерею отец Василий совершал
уже литургию в губернском соборе и всем молящимся чрезвычайно понравился
своей осанистой фигурой и величавым служением. Лекции в семинарии он равным
образом начал читать с большим успехом, и, пока все это происходило,
наступил май месяц, не только что теплый, но даже жаркий, так что деревья уж
распустились в полный лист. В комнатах оставаться было душно и скучно, и все
обитатели кузьмищевского дома целый день проводили на балконе, причем были
облечены в елико возможно легкие одежды. Доктор, например, имел на себе
какую-то матросскую блузу; но и ту бы он, по его словам, с великою радостью
сбросил с себя, если бы только не было дам; Егор Егорыч такожде носил
совершенно летние сюртучок и брюки, и вообще в последнее время он как-то
стал более обыкновенного франтить и наделал себе в Москве великое множество
всякого платья, летнего и зимнего. Сусанна Николаевна хоть и была в простом
домашнем пеньюаре, но, боже мой, как она, говоря без преувеличения, блистала
красотой и молодостью посреди своих собеседников. Это была молодая, в полном
цвете лилия среди сморщенных тюльпанов. Что касается до ее душевного
настроения, то она казалась как бы несколько поспокойнее и повеселее.
В один из таких жарких дней кузьмищевское общество сидело на садовой
террасе за обедом, при котором, как водится, прислуживал и Антип Ильич,
ничего, впрочем, не подававший, а только внимательно наблюдавший, не нужно
ли чего-нибудь собственно Егору Егорычу. В настоящее время он увидел, что
одна молодая горничная из гостиной звала его рукой к себе. Антип Ильич вышел
к ней и спросил, что ей надобно.
- Письмо с почты привезли к барину, - сказала та, подавая и самое
письмо, которое Антип Ильич, положив на имеющийся для того особый серебряный
подносик, почтительно подал Егору Егорычу. Тот, как всегда он это делал,
нервно и торопливо распечатал письмо и, пробежав первые строки, обратился к
Сверстову:
- Поздравляю вас и себя! Это письмо от старика Углакова. Он пишет, что
московский генерал-губернатор, по требованию исправника Зверева, препроводил
к нему с жандармом Тулузова для дачи показания по делу и для бытия на очных
ставках.
- Ура, виват! - воскликнул доктор и протянул руку к не убранному еще со
стола графину с водкой, налил из него порядочную рюмку и выпил ее. - Но
ведь, Егор Егорыч, мне надобно сейчас же ехать к Аггею Никитичу для
нравственной поддержки, - присовокупил он.