, что Максинька что-нибудь соврет.
- А вот такие, - отвечал Максинька, - идет свинья из Питера, вся
истыкана.
- Да что ж тут гадкого? - допытывался частный пристав.
- Как же не гадко?.. Вся истыкана, а значит, это наперсток, - произнес
Максинька и захохотал.
Засмеялись за ним и прочие, но не над загадкой, а над самим Максинькой:
до того физиономия его была глупо-самодовольна.
- У греков, конечно, не было таких остроумных загадок! - заметил
молодой ученый. - У них, например, загадывалось: какое существо, рождаясь,
бывает велико, в среднем возрасте мало, когда же близится к концу, то
становится опять громадным? Когда кто угадывал, того греки украшали венками,
подносили ему вина; кто же не отгадывал, того заставляли выпить чашку
соленой морской воды.
- Я эту загадку могу отгадать, - вызвался самонадеянно Максинька.
- Сделайте милость, тогда мы вас венчаем венком, - объявил ему
гегелианец.
- Это коровье вымя! - произнес с гордостью Максинька.
- Почему? - спросили его все в один голос.
- Как почему? Потому что, - отвечал Максинька, - поутру, когда корова
еще не доена, вымя у нее огромное, а как подоят в полдень, так маленькое, а
к вечеру она нажрется, и у нее опять эти мамы-то сделаются большие.
Некоторым из слушателей такая отгадка Максиньки показалась правильною,
но молодой ученый отвергнул ее.
- Вы ошиблись, - сказал он, - греки под этой загадкой разумели тень,
которая поутру бывает велика, в полдень мала, а к вечеру снова вырастает.
- Это вот так, ближе к делу идет, - подхватил частный пристав, - и
поэтому тебе, Максинька, подобает закатить соленой воды!
Но Максинька не согласился с тем и возразил:
- Это, может быть, по-гречески не так, а по-нашему, по-русски, точно то
выходит, что я сказал.
- Но я вот, имея честь слушать вас, - сказал почтительно молодому
ученому частный пристав, - вижу, что дам тут никаких не было.
- Напротив, всегда призывались флейтщицы, разные акробатки, которые
кидали искусно обручами, танцевали между ножами...
- Как у нас в цирках это делают, - заметил частный пристав.
- Ну да!
- А в карты и на бильярде греки играли? - осмелился спросить молодого
ученого надсмотрщик.
- Греки играли в кости, но более любимая их забава была игра коттабос;
она представляла не что иное, как весы, к коромыслу которых на обоих концах
были привешены маленькие чашечки; под чашечки эти ставили маленькие
металлические фигурки. Искусство в этой игре состояло в том, чтобы играющий
из кубка сумел плеснуть в одну из чашечек так, чтобы она, опускаясь,
ударилась об голову стоящей под ней фигурки, а потом плеснуть в другую
чашечку, чтобы та пересилила прежнюю и ударилась сама в голову своей
фигурки.
- Это хорошая штука, почище будет вашего бильярда, - отнесся частный
пристав к упорно молчавшему доктору.
- Не знаю-с, я не видал такой штуки, - промолвил тот нехотя: ему,
кажется, грустно было, что в этот вечер он мало облупил на бильярде
постоянную свою жертву - надсмотрщика.
На этом месте беседы в кофейную вошли два новые посетителя, это -
начинавший уже тогда приобретать себе громкую известность Пров Михайлыч
Садовский, который с наклоненною немного набок головой и с некоторой скукою
в выражении лица вошел неторопливой походкой; за ним следовал
- А вот такие, - отвечал Максинька, - идет свинья из Питера, вся
истыкана.
- Да что ж тут гадкого? - допытывался частный пристав.
- Как же не гадко?.. Вся истыкана, а значит, это наперсток, - произнес
Максинька и захохотал.
Засмеялись за ним и прочие, но не над загадкой, а над самим Максинькой:
до того физиономия его была глупо-самодовольна.
- У греков, конечно, не было таких остроумных загадок! - заметил
молодой ученый. - У них, например, загадывалось: какое существо, рождаясь,
бывает велико, в среднем возрасте мало, когда же близится к концу, то
становится опять громадным? Когда кто угадывал, того греки украшали венками,
подносили ему вина; кто же не отгадывал, того заставляли выпить чашку
соленой морской воды.
- Я эту загадку могу отгадать, - вызвался самонадеянно Максинька.
- Сделайте милость, тогда мы вас венчаем венком, - объявил ему
гегелианец.
- Это коровье вымя! - произнес с гордостью Максинька.
- Почему? - спросили его все в один голос.
- Как почему? Потому что, - отвечал Максинька, - поутру, когда корова
еще не доена, вымя у нее огромное, а как подоят в полдень, так маленькое, а
к вечеру она нажрется, и у нее опять эти мамы-то сделаются большие.
Некоторым из слушателей такая отгадка Максиньки показалась правильною,
но молодой ученый отвергнул ее.
- Вы ошиблись, - сказал он, - греки под этой загадкой разумели тень,
которая поутру бывает велика, в полдень мала, а к вечеру снова вырастает.
- Это вот так, ближе к делу идет, - подхватил частный пристав, - и
поэтому тебе, Максинька, подобает закатить соленой воды!
Но Максинька не согласился с тем и возразил:
- Это, может быть, по-гречески не так, а по-нашему, по-русски, точно то
выходит, что я сказал.
- Но я вот, имея честь слушать вас, - сказал почтительно молодому
ученому частный пристав, - вижу, что дам тут никаких не было.
- Напротив, всегда призывались флейтщицы, разные акробатки, которые
кидали искусно обручами, танцевали между ножами...
- Как у нас в цирках это делают, - заметил частный пристав.
- Ну да!
- А в карты и на бильярде греки играли? - осмелился спросить молодого
ученого надсмотрщик.
- Греки играли в кости, но более любимая их забава была игра коттабос;
она представляла не что иное, как весы, к коромыслу которых на обоих концах
были привешены маленькие чашечки; под чашечки эти ставили маленькие
металлические фигурки. Искусство в этой игре состояло в том, чтобы играющий
из кубка сумел плеснуть в одну из чашечек так, чтобы она, опускаясь,
ударилась об голову стоящей под ней фигурки, а потом плеснуть в другую
чашечку, чтобы та пересилила прежнюю и ударилась сама в голову своей
фигурки.
- Это хорошая штука, почище будет вашего бильярда, - отнесся частный
пристав к упорно молчавшему доктору.
- Не знаю-с, я не видал такой штуки, - промолвил тот нехотя: ему,
кажется, грустно было, что в этот вечер он мало облупил на бильярде
постоянную свою жертву - надсмотрщика.
На этом месте беседы в кофейную вошли два новые посетителя, это -
начинавший уже тогда приобретать себе громкую известность Пров Михайлыч
Садовский, который с наклоненною немного набок головой и с некоторой скукою
в выражении лица вошел неторопливой походкой; за ним следовал