Савелий Власьев молчал. Василий Иваныч тоже некоторое время как бы
нечто соображал и затем продолжал:
- Ты хоть и плохо, но все-таки исполнил мое поручение; можешь взять из
откупной выручки тысячу рублей себе в награду. Вместе с тем я даю тебе
другое, столь же важное для меня поручение. Расспроси ты кучера Екатерины
Петровны, куда именно и в какие места он ездит по ночам с нею?
- Слушаю-с! - произнес на это Савелий Власьев.
- Но скажет ли он тебе правду? Екатерина Петровна сама его выбрала себе
против воли моей. В дружбе, вероятно, с ним состоит и замасливает его.
- Не думаю-с! - возразил Савелий Власьев. - Он тоже очень жалуется на
них, иззнобила она его по экому морозу совсем. Тоже вот, как он говорил, и
прочие-то кучера, что стоят у театра, боже ты мой, как бранят господ!..
Хорошо еще, у которого лошади смирные, так слезть можно и погреться у этих
тамошних костров, но у Катерины Петровны пара ведь не такая; строже,
пожалуй, всякой купеческой.
- Ну, ты ему скажи, что пусть пока терпит все, и дай ему от меня десять
рублей... Вели только, чтобы он тебе всякий раз говорил, куда он возит
госпожу свою.
- Ах, батюшка Василий Иваныч! - воскликнул Савелий с каким-то грустным
умилением. - Мы бы рады всей душой нашей служить вам, но нам опасно тоже...
Вдруг теперь Катерина Петровна, разгневавшись, потребует, чтобы вы нас
сослали на поселение, как вот тогда хотела она сослать меня с женой... А за
что?.. В те поры я ни в чем не был виноват...
- Ты глуп после этого, если не понимаешь разницы! Тогда Екатерина
Петровна действовала из ревности, а теперь разве она узнает о том, что вы
мне говорите... Теперь какая к кому ревность?
- Да все словно бы, когда бы мы были вольные, поспокойнее бы было. Я
вот так теперь перед вами, как перед богом, говорю: не жалуйте мне ваших
двух тысяч награды, а сделайте меня с отцом моим вольными хлебопашцами!
- Теперь я этого еще не могу сделать, но со временем, и даже скоро, я
это устрою, а теперь я тебя еще хочу немного на уздечке подержать. Понял
меня?
- Понял-с! - ответил Савелий Власьев, потупляя глаза.
VIII
Наступил и май, но Марфины не уезжали в деревню. Сусанна Николаевна
никак не хотела до решения участи Лябьева оставить сестру, продолжавшую жить
у них в доме и обыкновенно целые дни проводившую в тюрьме у мужа. Углаков
по-прежнему бывал у Марфиных каждодневно и всякий раз намеревался заговорить
с Сусанной Николаевной порешительнее, но у него ни разу еще не хватило на то
духу: очень уж она держала себя с ним осторожно, так что ему ни на минуту не
приходилось остаться с ней вдвоем, хотя частые посещения m-r Пьера вовсе,
по-видимому, не были неприятны Сусанне Николаевне. Егор же Егорыч, с своей
стороны, искренно привязался к молодому шалуну, который, впрочем, надобно
сказать правду, последнее время сделался гораздо степеннее, и главным
образом он поражал Егора Егорыча своей необыкновенною даровитостью: он
прекрасно пел; очень мило рисовал карикатуры; мастерски читал, особенно
комические вещи. Того, что причиною частых посещений Углакова была Сусанна
Николаевна, Егор Егорыч нисколько не подозревал, как не подозревал он
некогда и Ченцова в любви к Людмиле Николаевне. В начале июня Егор Егорыч
был обрадован приездом в Москву Мартына Степаныча Пилецкого,