у
письмо. Сусанна Николаевна заметила это и вообразила, что уж не написал ли
кто-нибудь Егору Егорычу об ее недостойном поведении. Сусанна Николаевна,
как мы знаем, еще с детских лет была склонна ко всякого рода фантастическим
измышлениям, и при этой мысли ею овладел почти страх перед Егором Егорычем,
но она все-таки сказала ему:
- Я сейчас была с сестрой у Углаковых: у них молодой Углаков очень
болен.
- Что ж мудреного? - проговорил с явным презрением Егор Егорыч. - Он
тут как-то, с неделю тому назад, в Английском клубе на моих глазах пил
мертвую... Мне жаль отца его, а никак уж не этого повесу.
Сусанне Николаевне против воли ее было ужасно досадно слышать такое
мнение об Углакове, потом она и не верила мужу, предполагая, что тот это
говорит из ревности.
Вся эта путаница ощущений до того измучила бедную женщину, что она, не
сказав более ни слова мужу, ушла к себе в комнату и там легла в постель.
Егор Егорыч, в свою очередь, тоже был рад уходу жены, потому что получил
возможность запечатать письмо и отправить на почту.
Затем все главные события моего романа позамолкли на некоторое время,
кроме разве того, что Английский клуб, к великому своему неудовольствию,
окончательно узнал, что Тулузов мало что представлен в действительные
статские советники, но уже и произведен в сей чин, что потом он давал обед
на весь официальный и откупщицкий мир, и что за этим обедом только что
птичьего молока не было; далее, что на балу генерал-губернатора Екатерина
Петровна была одета богаче всех и что сам хозяин прошел с нею полонез;
последнее обстоятельство если не рассердило серьезно настоящих
аристократических дам, то по крайней мере рассмешило их.
Вслед за таким величием Тулузовых вдруг в одно утро часов в одиннадцать
к Марфиным приехала Екатерина Петровна и умоляла через лакея Сусанну
Николаевну, чтобы та непременно ее приняла, хотя бы даже была не одета. Та,
конечно, по доброте своей, не отказала ей в этой просьбе, и когда увидела
Екатерину Петровну, то была несказанно поражена: визитное платье на m-me
Тулузовой было надето кое-как; она, кажется, не причесалась нисколько; на
подрумяненных щеках ее были заметны следы недавних слез.
- Pardon, ma chere, - начала она, целуясь с Сусанной Николаевной, - я
приехала к вам не как дама света, а как ваша хорошая знакомая и наконец как
родня ваша, просить вас объяснить мне...
При последних словах у Екатерины Петровны появились слезы.
- Успокойтесь, бога ради, я все вам готова объяснить, что знаю! -
отвечала разжалобленная Сусанна Николаевна и решительно не могшая понять,
что такое случилось с Екатериной Петровной.
- Тут, надеюсь, нас никто не услышит, - начала та, - вчерашний день муж
мой получил из нашей гадкой провинции извещение, что на него там сделан
какой-то совершенно глупый донос, что будто бы он беглый с каторги и что
поэтому уже начато дело... Это бы все еще ничего, - но говорят, что донос
этот идет от какого-то живущего у вас доктора.
- Это Сверстов, но он благороднейший человек! - воскликнула с
удивлением Сусанна Николаевна.
- Однако донос не показывает его благородства; и главное, по какому
поводу ему мешаться тут? А потом, самое дело повел наш тамошний долговязый
дуралей-исправник, которого - все очень хорошо знают - ваш муж почти
насильно навя
письмо. Сусанна Николаевна заметила это и вообразила, что уж не написал ли
кто-нибудь Егору Егорычу об ее недостойном поведении. Сусанна Николаевна,
как мы знаем, еще с детских лет была склонна ко всякого рода фантастическим
измышлениям, и при этой мысли ею овладел почти страх перед Егором Егорычем,
но она все-таки сказала ему:
- Я сейчас была с сестрой у Углаковых: у них молодой Углаков очень
болен.
- Что ж мудреного? - проговорил с явным презрением Егор Егорыч. - Он
тут как-то, с неделю тому назад, в Английском клубе на моих глазах пил
мертвую... Мне жаль отца его, а никак уж не этого повесу.
Сусанне Николаевне против воли ее было ужасно досадно слышать такое
мнение об Углакове, потом она и не верила мужу, предполагая, что тот это
говорит из ревности.
Вся эта путаница ощущений до того измучила бедную женщину, что она, не
сказав более ни слова мужу, ушла к себе в комнату и там легла в постель.
Егор Егорыч, в свою очередь, тоже был рад уходу жены, потому что получил
возможность запечатать письмо и отправить на почту.
Затем все главные события моего романа позамолкли на некоторое время,
кроме разве того, что Английский клуб, к великому своему неудовольствию,
окончательно узнал, что Тулузов мало что представлен в действительные
статские советники, но уже и произведен в сей чин, что потом он давал обед
на весь официальный и откупщицкий мир, и что за этим обедом только что
птичьего молока не было; далее, что на балу генерал-губернатора Екатерина
Петровна была одета богаче всех и что сам хозяин прошел с нею полонез;
последнее обстоятельство если не рассердило серьезно настоящих
аристократических дам, то по крайней мере рассмешило их.
Вслед за таким величием Тулузовых вдруг в одно утро часов в одиннадцать
к Марфиным приехала Екатерина Петровна и умоляла через лакея Сусанну
Николаевну, чтобы та непременно ее приняла, хотя бы даже была не одета. Та,
конечно, по доброте своей, не отказала ей в этой просьбе, и когда увидела
Екатерину Петровну, то была несказанно поражена: визитное платье на m-me
Тулузовой было надето кое-как; она, кажется, не причесалась нисколько; на
подрумяненных щеках ее были заметны следы недавних слез.
- Pardon, ma chere, - начала она, целуясь с Сусанной Николаевной, - я
приехала к вам не как дама света, а как ваша хорошая знакомая и наконец как
родня ваша, просить вас объяснить мне...
При последних словах у Екатерины Петровны появились слезы.
- Успокойтесь, бога ради, я все вам готова объяснить, что знаю! -
отвечала разжалобленная Сусанна Николаевна и решительно не могшая понять,
что такое случилось с Екатериной Петровной.
- Тут, надеюсь, нас никто не услышит, - начала та, - вчерашний день муж
мой получил из нашей гадкой провинции извещение, что на него там сделан
какой-то совершенно глупый донос, что будто бы он беглый с каторги и что
поэтому уже начато дело... Это бы все еще ничего, - но говорят, что донос
этот идет от какого-то живущего у вас доктора.
- Это Сверстов, но он благороднейший человек! - воскликнула с
удивлением Сусанна Николаевна.
- Однако донос не показывает его благородства; и главное, по какому
поводу ему мешаться тут? А потом, самое дело повел наш тамошний долговязый
дуралей-исправник, которого - все очень хорошо знают - ваш муж почти
насильно навя