ькой усмешкой и ушел вслед за Углаковым.
Аграфена же Васильевна, оставшись одна, качала, как бы в раздумье, несколько
времени головой. Она от природы была очень умная и хорошая женщина и
насквозь понимала все окружающее ее общество.
В жарко натопленных антресолях Углаков и Лябьев нашли зрелище,
исполненное занимательности. В средней и самой просторной комнате за
небольшим столом помещался Феодосий Гаврилыч, старик лет около шестидесяти,
с толсто повязанным на шее галстуком, прикрывавшим его зоб, и одетый в
какой-то довольно засаленный чепанчик на беличьем меху и вдобавок в вязаные
из козьего пуху сапоги. Лицо Феодосия Гаврилыча можно было причислить к
разряду тех физиономий, какую мы сейчас только видели в кофейной Печкина у
Максиньки: оно было одновременно серьезное и простоватое. Против Феодосия
Гаврилыча сидел и играл с ним тоже старик, но только иного рода: рябой, с
какими-то рваными ноздрями, с крашеными, чтобы скрыть седину, густыми
волосами, с выдавшимися скулами и продлинноватыми, очень умными, черными
глазами, так что в обществе, вместо настоящей его фамилии - Янгуржеев, он
слыл больше под именем Калмыка. Вообще говорили, что внутри Калмыку ничто не
мешало творить все и что он побаивался только острога, но и от того как-то
до сих пор еще увертывался. Несмотря на свое безобразие, Янгуржеев заметно
франтил и молодился, и в настоящее время, например, он, чистейшим образом
выбритый, в сюртуке цвета индийской бронзы, в жилете из рытого бархата и в
серых брюках, сидел, как бы несколько рисуясь, в кресле и имел при этом на
губах постоянную усмешку. Игра, которую оба партнера вели между собою, была,
как читатель уже знает, не совсем обыкновенная. Они играли в детскую
игрушку, кажется, называемую общим названием бильбоке и состоящую из шарика
с дырочкою, вскидывая который играющий должен был попасть той дырочкой на
перпендикулярно держимую им палочку, и кто раньше достигал сего
благополучия, тот и выигрывал. Двух состязующихся борцов окружало довольно
значительное число любопытных, между коими рисовался своей фигурой маркиза
знакомый нам губернский предводитель князь Индобский, который на этот раз
был какой-то ощипанный и совершенно утративший свой форс. Дело в том, что
князь больше не был губернским предводителем. В день баллотировки своей он
вздумал со слезами на глазах объявить дворянству, что, сколь ни пламенно он
желал бы исполнять до конца дней своих несомую им ныне должность, но, по
расстроенным имущественным обстоятельствам своим, не может этого сделать.
Князь непременно ожидал, что дворяне предложат ему жалованье тысяч в десять,
однако дворяне на это промолчали: в то время не так были тороваты на всякого
рода пожертвования, как ныне, и до князя даже долетали фразы вроде такой:
"Будь доволен тем, что и отчета с тебя по постройке дома не взяли!" После
этого, разумеется, ему оставалось одно: отказаться вовсе от баллотировки,
что он и сделал, а ныне прибыл в Москву для совершения, по его словам,
каких-то будто бы денежных операций. Увидав вошедшего Лябьева,
экс-предводитель бросился к нему почти с распростертыми объятиями.
- Боже мой, кого я встречаю! - произнес он.
Лябьев с трудом узнал столь дружественно заговорившего с ним господина
и ответил довольно сухо:
- Благодарю вас, и я радуюсь, что встретился с вами.
-
Аграфена же Васильевна, оставшись одна, качала, как бы в раздумье, несколько
времени головой. Она от природы была очень умная и хорошая женщина и
насквозь понимала все окружающее ее общество.
В жарко натопленных антресолях Углаков и Лябьев нашли зрелище,
исполненное занимательности. В средней и самой просторной комнате за
небольшим столом помещался Феодосий Гаврилыч, старик лет около шестидесяти,
с толсто повязанным на шее галстуком, прикрывавшим его зоб, и одетый в
какой-то довольно засаленный чепанчик на беличьем меху и вдобавок в вязаные
из козьего пуху сапоги. Лицо Феодосия Гаврилыча можно было причислить к
разряду тех физиономий, какую мы сейчас только видели в кофейной Печкина у
Максиньки: оно было одновременно серьезное и простоватое. Против Феодосия
Гаврилыча сидел и играл с ним тоже старик, но только иного рода: рябой, с
какими-то рваными ноздрями, с крашеными, чтобы скрыть седину, густыми
волосами, с выдавшимися скулами и продлинноватыми, очень умными, черными
глазами, так что в обществе, вместо настоящей его фамилии - Янгуржеев, он
слыл больше под именем Калмыка. Вообще говорили, что внутри Калмыку ничто не
мешало творить все и что он побаивался только острога, но и от того как-то
до сих пор еще увертывался. Несмотря на свое безобразие, Янгуржеев заметно
франтил и молодился, и в настоящее время, например, он, чистейшим образом
выбритый, в сюртуке цвета индийской бронзы, в жилете из рытого бархата и в
серых брюках, сидел, как бы несколько рисуясь, в кресле и имел при этом на
губах постоянную усмешку. Игра, которую оба партнера вели между собою, была,
как читатель уже знает, не совсем обыкновенная. Они играли в детскую
игрушку, кажется, называемую общим названием бильбоке и состоящую из шарика
с дырочкою, вскидывая который играющий должен был попасть той дырочкой на
перпендикулярно держимую им палочку, и кто раньше достигал сего
благополучия, тот и выигрывал. Двух состязующихся борцов окружало довольно
значительное число любопытных, между коими рисовался своей фигурой маркиза
знакомый нам губернский предводитель князь Индобский, который на этот раз
был какой-то ощипанный и совершенно утративший свой форс. Дело в том, что
князь больше не был губернским предводителем. В день баллотировки своей он
вздумал со слезами на глазах объявить дворянству, что, сколь ни пламенно он
желал бы исполнять до конца дней своих несомую им ныне должность, но, по
расстроенным имущественным обстоятельствам своим, не может этого сделать.
Князь непременно ожидал, что дворяне предложат ему жалованье тысяч в десять,
однако дворяне на это промолчали: в то время не так были тороваты на всякого
рода пожертвования, как ныне, и до князя даже долетали фразы вроде такой:
"Будь доволен тем, что и отчета с тебя по постройке дома не взяли!" После
этого, разумеется, ему оставалось одно: отказаться вовсе от баллотировки,
что он и сделал, а ныне прибыл в Москву для совершения, по его словам,
каких-то будто бы денежных операций. Увидав вошедшего Лябьева,
экс-предводитель бросился к нему почти с распростертыми объятиями.
- Боже мой, кого я встречаю! - произнес он.
Лябьев с трудом узнал столь дружественно заговорившего с ним господина
и ответил довольно сухо:
- Благодарю вас, и я радуюсь, что встретился с вами.
-