м другом в возок, не утерпел долее и сказал:
- А я вдобавок к падению господина Тулузова покажу вам еще один
документик, который я отыскал. - И доктор показал Егору Егорычу
гимназическую копию с билета Тулузова. - Помните ли вы, - продолжал он, пока
Егор Егорыч читал билет, - что я вам, только что еще тогда приехав в
Кузьмищево, рассказывал, что у нас там, в этой дичи, убит был мальчик,
которого имя, отчество и фамилию, как теперь оказывается, носит претендент
на должность попечителя детей и юношей!
Егор Егорыч, подобно gnadige Frau, не мог сразу понять Сверстова.
- Что ж из всего этого? - спросил он.
- А то, что у кого же этот вид мог очутиться, как не у убийцы
мальчика?!.
- А! - произнес протяжно Егор Егорыч.
- Да-с, - протянул и доктор, - я разыскал этот вид с тою целью, чтобы
сорвать маску с этого негодяя, и это теперь будет задачей всей моей
остальной жизни!
- И моей, и моей! - подтвердил двукратно Егор Егорыч.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Вероятно, многие из москвичей помнят еще кофейную Печкина, которая
находилась рядом с знаменитым Московским трактиром того же содержателя и
которая в своих четырех - пяти комнатах сосредоточивала тогдашние умственные
и художественные известности, и без лести можно было сказать, что вряд ли
это было не самое умное и острословное место в Москве. Туда в конце
тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз
собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки
своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику,
сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал в этой кофейной
вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным
любителям, что театр - не пустая забава, а место поучения, а потому каждый
драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен
помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и
Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно
исполняемо, на что Ленский{423}, тогдашний переводчик и актер, раз возразил
ему: "Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они
не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!" -
"Действительно, необходимо и другое, - повторил лукавый старик, - но часто
случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!" На чей счет это
было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением
самого Ленского, рассмеялись. Налетал по временам в кофейную и Павел
Степанович Мочалов, почти обоготворяемый всеми тамошними посетителями; с
едва сдерживаемым гневом и ужасом он рассказывал иногда, какие подлости
чинит против него начальство. В этих же стенах стал появляться Пров
Михайлович Садовский{424}; он был в то время совсем еще молодой и
обыкновенно или играл на бильярде, или как-то очень умно слушал, когда
разговаривали другие. Можно также было в кофейной встретить разных
музыкальных знаменитостей, некоторых шулеров и в конце концов двух - трех
ростовщиков, которые под предлогом развлечения в приятном обществе
высматривали удобные для себя жертвы.
В одно зимнее утро, часов в одиннадцать, в кофейной бы
- А я вдобавок к падению господина Тулузова покажу вам еще один
документик, который я отыскал. - И доктор показал Егору Егорычу
гимназическую копию с билета Тулузова. - Помните ли вы, - продолжал он, пока
Егор Егорыч читал билет, - что я вам, только что еще тогда приехав в
Кузьмищево, рассказывал, что у нас там, в этой дичи, убит был мальчик,
которого имя, отчество и фамилию, как теперь оказывается, носит претендент
на должность попечителя детей и юношей!
Егор Егорыч, подобно gnadige Frau, не мог сразу понять Сверстова.
- Что ж из всего этого? - спросил он.
- А то, что у кого же этот вид мог очутиться, как не у убийцы
мальчика?!.
- А! - произнес протяжно Егор Егорыч.
- Да-с, - протянул и доктор, - я разыскал этот вид с тою целью, чтобы
сорвать маску с этого негодяя, и это теперь будет задачей всей моей
остальной жизни!
- И моей, и моей! - подтвердил двукратно Егор Егорыч.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Вероятно, многие из москвичей помнят еще кофейную Печкина, которая
находилась рядом с знаменитым Московским трактиром того же содержателя и
которая в своих четырех - пяти комнатах сосредоточивала тогдашние умственные
и художественные известности, и без лести можно было сказать, что вряд ли
это было не самое умное и острословное место в Москве. Туда в конце
тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз
собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки
своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику,
сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал в этой кофейной
вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным
любителям, что театр - не пустая забава, а место поучения, а потому каждый
драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен
помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и
Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно
исполняемо, на что Ленский{423}, тогдашний переводчик и актер, раз возразил
ему: "Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они
не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!" -
"Действительно, необходимо и другое, - повторил лукавый старик, - но часто
случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!" На чей счет это
было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением
самого Ленского, рассмеялись. Налетал по временам в кофейную и Павел
Степанович Мочалов, почти обоготворяемый всеми тамошними посетителями; с
едва сдерживаемым гневом и ужасом он рассказывал иногда, какие подлости
чинит против него начальство. В этих же стенах стал появляться Пров
Михайлович Садовский{424}; он был в то время совсем еще молодой и
обыкновенно или играл на бильярде, или как-то очень умно слушал, когда
разговаривали другие. Можно также было в кофейной встретить разных
музыкальных знаменитостей, некоторых шулеров и в конце концов двух - трех
ростовщиков, которые под предлогом развлечения в приятном обществе
высматривали удобные для себя жертвы.
В одно зимнее утро, часов в одиннадцать, в кофейной бы