- Подойдите ко мне, птичка моя! - заговорил Ченцов вдруг совершенно
иным тоном, поняв, что Людмила была не в духе.
Она не подходила.
- Подойдите!.. - прошептал он уже страстно, изменившись в одно
мгновение, как хамелеон, из бессердечного, холодного насмешника в пылкого и
нежного итальянца; глаза у него загорелись, в лицо бросилась кровь.
- Не подойду! - объявила наконец Людмила.
- Почему?
- Потому что у вас нет белых перчаток!.. Вы их раньше меня другим
роздали! - ответила Людмила и грациозно присела перед Ченцовым.
- О, прелесть моя!.. - воскликнул он, простирая к ней руки. - У меня
есть белые перчатки!.. Есть!.. И для тебя одной я хранил их!..
- Не верю!..
- Верь, верь и подойди! - повторял Ченцов тихим и вместе с тем
исполненным какой-то демонической власти голосом.
Людмила, однако, не слушалась его.
- А что значит для вас mademoiselle Крапчик? - спросила она, подняв
опять гордо головку свою.
Ченцов никак не ожидал подобного вопроса.
- Ничего не значит! - отвечал он, не заикнувшись.
- Однако зачем же вы вчера на бале были так любезны с ней?.. И я,
Валерьян, скажу тебе прямо... я всю ночь проплакала... всю.
Ченцов всплеснул руками.
- Господи, что же это такое? - произнес он. - Разве такие ангелы, как
ты, могут беспокоиться и думать о других женщинах? Что ты такое говоришь,
Людмила?!
- А я вот думаю и беспокоюсь, - отозвалась Людмила, улыбаясь и стараясь
не смотреть на Ченцова.
- Безумие, - больше ничего!.. Извольте подойти ко мне.
У Людмилы все еще доставало силы не повиноваться ему.
- Людмила, я рассержусь, видит бог, рассержусь! - почти крикнул на нее
Ченцов, ударив кулаком по ручке дивана.
Этого Людмила уже не выдержала.
- Ну, вот я и подошла! - сказала она, действительно подходя и став
раболепно перед своим повелителем.
Ченцов встрепенулся, привлек к себе Людмилу, и она, как кроткая овечка,
упала к нему на грудь. Ченцов начал сжимать ее в своих объятиях, целовать в
голову, в шею: чувственный и любострастный зверь в нем проснулся
окончательно, так что Людмила с большим усилием успела наконец вырваться из
его объятий и убежала из своей комнаты. Ченцов остался в раздраженном, но
довольном состоянии. Сбежав сверху, Людмила, взволнованная и пылающая,
спросила горничных, где посланный от Марфина, и когда те сказали, что в
передней, она вышла к Антипу Ильичу.
Старик, при входе ее, немедля встал и приветствовал барышню
почтительным поклоном.
- Ах, это вы! - начала с уважением Людмила и затем несвязно
присовокупила: - Кланяйтесь, пожалуйста, Егору Егорычу, попросите у него
извинения за меня и скажите, что мамаши теперь дома нет и что она будет ему
отвечать!
Антип Ильич хоть и не понял хорошенько ее слов, но тем не менее снова
ей почтительно поклонился и ушел, а Людмила опять убежала наверх.
V
Егор Егорыч, ожидая возвращения своего камердинера, был как на иголках;
он то усаживался плотно на своем кресле, то вскакивал и подбегал к окну, из
которого можно было видеть, когда подъедет Антип Ильич. Прошло таким образом
около часу. Но вот входная дверь нумера скрипнула. Понятно, что это прибыл
Антип Ильич; но он еще довольно долго снимал с себя шубу, обтирал свои
намерзшие бакенбарды и сморкался.
иным тоном, поняв, что Людмила была не в духе.
Она не подходила.
- Подойдите!.. - прошептал он уже страстно, изменившись в одно
мгновение, как хамелеон, из бессердечного, холодного насмешника в пылкого и
нежного итальянца; глаза у него загорелись, в лицо бросилась кровь.
- Не подойду! - объявила наконец Людмила.
- Почему?
- Потому что у вас нет белых перчаток!.. Вы их раньше меня другим
роздали! - ответила Людмила и грациозно присела перед Ченцовым.
- О, прелесть моя!.. - воскликнул он, простирая к ней руки. - У меня
есть белые перчатки!.. Есть!.. И для тебя одной я хранил их!..
- Не верю!..
- Верь, верь и подойди! - повторял Ченцов тихим и вместе с тем
исполненным какой-то демонической власти голосом.
Людмила, однако, не слушалась его.
- А что значит для вас mademoiselle Крапчик? - спросила она, подняв
опять гордо головку свою.
Ченцов никак не ожидал подобного вопроса.
- Ничего не значит! - отвечал он, не заикнувшись.
- Однако зачем же вы вчера на бале были так любезны с ней?.. И я,
Валерьян, скажу тебе прямо... я всю ночь проплакала... всю.
Ченцов всплеснул руками.
- Господи, что же это такое? - произнес он. - Разве такие ангелы, как
ты, могут беспокоиться и думать о других женщинах? Что ты такое говоришь,
Людмила?!
- А я вот думаю и беспокоюсь, - отозвалась Людмила, улыбаясь и стараясь
не смотреть на Ченцова.
- Безумие, - больше ничего!.. Извольте подойти ко мне.
У Людмилы все еще доставало силы не повиноваться ему.
- Людмила, я рассержусь, видит бог, рассержусь! - почти крикнул на нее
Ченцов, ударив кулаком по ручке дивана.
Этого Людмила уже не выдержала.
- Ну, вот я и подошла! - сказала она, действительно подходя и став
раболепно перед своим повелителем.
Ченцов встрепенулся, привлек к себе Людмилу, и она, как кроткая овечка,
упала к нему на грудь. Ченцов начал сжимать ее в своих объятиях, целовать в
голову, в шею: чувственный и любострастный зверь в нем проснулся
окончательно, так что Людмила с большим усилием успела наконец вырваться из
его объятий и убежала из своей комнаты. Ченцов остался в раздраженном, но
довольном состоянии. Сбежав сверху, Людмила, взволнованная и пылающая,
спросила горничных, где посланный от Марфина, и когда те сказали, что в
передней, она вышла к Антипу Ильичу.
Старик, при входе ее, немедля встал и приветствовал барышню
почтительным поклоном.
- Ах, это вы! - начала с уважением Людмила и затем несвязно
присовокупила: - Кланяйтесь, пожалуйста, Егору Егорычу, попросите у него
извинения за меня и скажите, что мамаши теперь дома нет и что она будет ему
отвечать!
Антип Ильич хоть и не понял хорошенько ее слов, но тем не менее снова
ей почтительно поклонился и ушел, а Людмила опять убежала наверх.
V
Егор Егорыч, ожидая возвращения своего камердинера, был как на иголках;
он то усаживался плотно на своем кресле, то вскакивал и подбегал к окну, из
которого можно было видеть, когда подъедет Антип Ильич. Прошло таким образом
около часу. Но вот входная дверь нумера скрипнула. Понятно, что это прибыл
Антип Ильич; но он еще довольно долго снимал с себя шубу, обтирал свои
намерзшие бакенбарды и сморкался.