ольшей части рыцарских, которых Людмила нашла огромное количество в
библиотеке покойного отца, она не преминула составить себе идеал мужчины,
который, по ее фантазии, непременно долженствовал быть или рыцарь, или
сарацин какой-нибудь, вроде Малек-Аделя, или, по крайней мере, красивый
кавалерийский офицер. Весьма естественно, что, при таком воззрении Людмилы,
Ченцов, ловкий, отважный, бывший гусарский офицер, превосходный верховой
ездок на самых рьяных и злых лошадях, почти вполне подошел к ее идеалу; а за
этими качествами, какой он собственно был человек, Людмила нисколько не
думала; да если бы и думать стала, так не много бы поняла.
Когда горничная, неторопливо и не вдруг отворив дверь, вошла в комнату
барышни, то Людмила сейчас же поспешила отойти от Ченцова и немного
покраснела при этом.
- Что тебе надобно? - спросила она горничную несвойственным ей строгим
тоном.
- Письмо к вам от Егора Егорыча Марфина! - проговорила та, подавая
письмо Людмиле, которая ей торопливо проговорила:
- Хорошо, можешь уйти!.. Пусть - кто принес - подождет!
Горничная ушла.
Людмила начала читать письмо, и на лице ее попеременно являлись
усмешка, потом удивление и наконец как бы испуг.
Ченцов внимательно следил за нею.
- Что такое может писать к вам мой дядюшка? - спросил он с некоторым
нетерпением.
- Ну, уж это не ваше дело, извините! - сказала Людмила.
- Почему ж не мое?.. - воскликнул Ченцов и, вскочив с дивана, стал
отнимать у Людмилы письмо, которое, впрочем, она скоро отдала ему.
С первых строк дядиного послания Ченцов начал восклицать:
- Прелесть!.. Прелесть что такое!.. Но к чему однако все это
сводится?.. Ба!.. Вот что!.. Поздравляю, поздравляю вас!.. - говорил он,
делая Людмиле ручкой.
Та несколько рассердилась на него.
- Но что же вы намерены отвечать на сие письмо? - заключил Ченцов.
- Вы, я думаю, должны это знать!.. - произнесла Людмила, гордо подняв
свою хорошенькую головку.
Ченцов самодовольно усмехнулся.
- Но вы, однако, обратите внимание на бесценные выражения вашего
обожателя! - продолжал он. - Выражение такого рода, что ему дана, по воле
провидения, страсть Аббадоны!.. Ах, черт возьми, этакий плюгавец - со
страстью Аббадоны!.. Что он чает и жаждет получить урок смирения!..
Прекрасно!.. Отказывать ему в этом грешно!.. Дайте ему этот урок, и
хорошенький!.. Терпите, мол, дедушка; терпели же вы до пятидесяти лет, что
всем женщинам были противны, - потерпите же и до смерти: тем угоднее вы
господу богу будете... Но постойте: где же его перчатки?.. Покажите мне их!
- Не покажу!.. Над этим нельзя так смеяться!.. - проговорила Людмила и
начала довольно сердитой походкой ходить по комнате: красивый лоб ее
сделался нахмурен.
- Все равно, я сегодня видел эти перчатки, да мне и самому когда-то
даны были такие, и я их тоже преподнес, только не одной женщине, а
нескольким, которых уважал.
Тактика Ченцова была не скрывать перед женщинами своих любовных
похождений, а, напротив, еще выдумывать их на себя, - и удивительное дело:
он не только что не падал тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в
некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому,
недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.
библиотеке покойного отца, она не преминула составить себе идеал мужчины,
который, по ее фантазии, непременно долженствовал быть или рыцарь, или
сарацин какой-нибудь, вроде Малек-Аделя, или, по крайней мере, красивый
кавалерийский офицер. Весьма естественно, что, при таком воззрении Людмилы,
Ченцов, ловкий, отважный, бывший гусарский офицер, превосходный верховой
ездок на самых рьяных и злых лошадях, почти вполне подошел к ее идеалу; а за
этими качествами, какой он собственно был человек, Людмила нисколько не
думала; да если бы и думать стала, так не много бы поняла.
Когда горничная, неторопливо и не вдруг отворив дверь, вошла в комнату
барышни, то Людмила сейчас же поспешила отойти от Ченцова и немного
покраснела при этом.
- Что тебе надобно? - спросила она горничную несвойственным ей строгим
тоном.
- Письмо к вам от Егора Егорыча Марфина! - проговорила та, подавая
письмо Людмиле, которая ей торопливо проговорила:
- Хорошо, можешь уйти!.. Пусть - кто принес - подождет!
Горничная ушла.
Людмила начала читать письмо, и на лице ее попеременно являлись
усмешка, потом удивление и наконец как бы испуг.
Ченцов внимательно следил за нею.
- Что такое может писать к вам мой дядюшка? - спросил он с некоторым
нетерпением.
- Ну, уж это не ваше дело, извините! - сказала Людмила.
- Почему ж не мое?.. - воскликнул Ченцов и, вскочив с дивана, стал
отнимать у Людмилы письмо, которое, впрочем, она скоро отдала ему.
С первых строк дядиного послания Ченцов начал восклицать:
- Прелесть!.. Прелесть что такое!.. Но к чему однако все это
сводится?.. Ба!.. Вот что!.. Поздравляю, поздравляю вас!.. - говорил он,
делая Людмиле ручкой.
Та несколько рассердилась на него.
- Но что же вы намерены отвечать на сие письмо? - заключил Ченцов.
- Вы, я думаю, должны это знать!.. - произнесла Людмила, гордо подняв
свою хорошенькую головку.
Ченцов самодовольно усмехнулся.
- Но вы, однако, обратите внимание на бесценные выражения вашего
обожателя! - продолжал он. - Выражение такого рода, что ему дана, по воле
провидения, страсть Аббадоны!.. Ах, черт возьми, этакий плюгавец - со
страстью Аббадоны!.. Что он чает и жаждет получить урок смирения!..
Прекрасно!.. Отказывать ему в этом грешно!.. Дайте ему этот урок, и
хорошенький!.. Терпите, мол, дедушка; терпели же вы до пятидесяти лет, что
всем женщинам были противны, - потерпите же и до смерти: тем угоднее вы
господу богу будете... Но постойте: где же его перчатки?.. Покажите мне их!
- Не покажу!.. Над этим нельзя так смеяться!.. - проговорила Людмила и
начала довольно сердитой походкой ходить по комнате: красивый лоб ее
сделался нахмурен.
- Все равно, я сегодня видел эти перчатки, да мне и самому когда-то
даны были такие, и я их тоже преподнес, только не одной женщине, а
нескольким, которых уважал.
Тактика Ченцова была не скрывать перед женщинами своих любовных
похождений, а, напротив, еще выдумывать их на себя, - и удивительное дело:
он не только что не падал тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в
некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому,
недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.