оих друзей:
очень уж он в облаках витает.
- Это, пожалуй, что правда! Во всяком случае, Егор Егорыч сам скоро
приедет сюда, и я до его приезда ничего не предприму по его письму! - решил
князь.
- Конечно! - подтвердил Сергей Степаныч. - А я сегодня думал ехать к
вам до вашего еще приглашения; вы давно видели Василия Михайлыча
Попова{186}?
- Давно, я, по болезни, из моих чиновников никого не принимаю с
докладом.
- Екатерину Филипповну Татаринову тоже давно не видали?
- А ту и не помню, когда видел.
- По городу ходят слухи, - продолжал Сергей Степаныч, - что родная дочь
Василия Михайлыча Попова явилась к шефу жандармов и объявила, что отец
заставляет ее ходить на их там дачах на собрания к Екатерине Филипповне, и
когда она не хотела этого делать, он бил ее за то, запирал в комнате и не
кормил.
- Вздор, вздор! - отвергнул с негодованием князь. - Бедный Василий
Михайлыч везде, как кур во щи, попадается, тогда как все это, я уверен,
выдумки и проделки того же Фотия и девы его Анны.
- Фотий, говорят, очень болен{186}!.. Я недавно видел графиню в одном
салоне, - она в отчаянии! - объяснил Сергей Степаныч.
- Это им обоим нисколько не помешает козни строить... Я вам никогда не
рассказывал, что эти лица со мною при покойном императоре Александре
сделали... перед тем как мне оставить министерство духовных дел{186}?
- Нет, - отвечал Сергей Степаныч.
- Ну так слушайте! - начал князь с сильным старческим одушевлением. -
Я, как человек доверчивый, всегда считал Фотия и графиню друзьями своими, а
они, кажется, не считали меня своим другом. Вышел тогда перевод книги
Госнера{186}, поправленный Василием Михайлычем Поповым, на который, втайне
от меня, Фотий написал омерзительную клевету... Я это узнал и, приехав к
графине в ее отсутствие и застав там Фотия, стал с ним спорить о книге
Госнера. Вдруг он начал - буквально вам это говорю - кричать на меня. "Видел
ли ты, говорит, сатану, яко молния, спадшего с неба? Так и ты и вси твои
падут с тобой". - "Удержитесь, ваше высокопреподобие, - возразил я ему. - Я
сам, может быть, знаю лучше вас, что истинно и что нет, и прямо вам говорю:
ложь вы глаголете". Тогда он воскликнул: "Егда, говорит, не будет тебе,
князь, беды на земле за неверие твое, то аз простираю руку к небу и призываю
на тебя суд божий: анафема!"
Сергей Степаныч при этом даже вздрогнул.
- Ах, изувер этакий! - произнес он.
- Нет, он мало что изувер, но и плут великий! - возразил князь. - У
него все в этом случае было рассчитано. Потому, когда я пожаловался на него,
государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили
явиться разные друзья мои: Аракчеев{187}, Уваров{187}, Шишков{187}, вкупе с
девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя,
будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром
духовных дел человека, который проклят анафемой.
- Какое же это проклятие? - воскликнул Сергей Степаныч. - Какой-то
архимандрит, - значит, лицо весьма невысокое по своему иерархическому сану,
- прокричал: "анафема"? Его бы надо было только расстричь за это!
- Казалось бы, но вышло напротив! - воскликнул тоже и князь. - Они
объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим{187}, который
немедля же прислал благословение Фотию на это п
очень уж он в облаках витает.
- Это, пожалуй, что правда! Во всяком случае, Егор Егорыч сам скоро
приедет сюда, и я до его приезда ничего не предприму по его письму! - решил
князь.
- Конечно! - подтвердил Сергей Степаныч. - А я сегодня думал ехать к
вам до вашего еще приглашения; вы давно видели Василия Михайлыча
Попова{186}?
- Давно, я, по болезни, из моих чиновников никого не принимаю с
докладом.
- Екатерину Филипповну Татаринову тоже давно не видали?
- А ту и не помню, когда видел.
- По городу ходят слухи, - продолжал Сергей Степаныч, - что родная дочь
Василия Михайлыча Попова явилась к шефу жандармов и объявила, что отец
заставляет ее ходить на их там дачах на собрания к Екатерине Филипповне, и
когда она не хотела этого делать, он бил ее за то, запирал в комнате и не
кормил.
- Вздор, вздор! - отвергнул с негодованием князь. - Бедный Василий
Михайлыч везде, как кур во щи, попадается, тогда как все это, я уверен,
выдумки и проделки того же Фотия и девы его Анны.
- Фотий, говорят, очень болен{186}!.. Я недавно видел графиню в одном
салоне, - она в отчаянии! - объяснил Сергей Степаныч.
- Это им обоим нисколько не помешает козни строить... Я вам никогда не
рассказывал, что эти лица со мною при покойном императоре Александре
сделали... перед тем как мне оставить министерство духовных дел{186}?
- Нет, - отвечал Сергей Степаныч.
- Ну так слушайте! - начал князь с сильным старческим одушевлением. -
Я, как человек доверчивый, всегда считал Фотия и графиню друзьями своими, а
они, кажется, не считали меня своим другом. Вышел тогда перевод книги
Госнера{186}, поправленный Василием Михайлычем Поповым, на который, втайне
от меня, Фотий написал омерзительную клевету... Я это узнал и, приехав к
графине в ее отсутствие и застав там Фотия, стал с ним спорить о книге
Госнера. Вдруг он начал - буквально вам это говорю - кричать на меня. "Видел
ли ты, говорит, сатану, яко молния, спадшего с неба? Так и ты и вси твои
падут с тобой". - "Удержитесь, ваше высокопреподобие, - возразил я ему. - Я
сам, может быть, знаю лучше вас, что истинно и что нет, и прямо вам говорю:
ложь вы глаголете". Тогда он воскликнул: "Егда, говорит, не будет тебе,
князь, беды на земле за неверие твое, то аз простираю руку к небу и призываю
на тебя суд божий: анафема!"
Сергей Степаныч при этом даже вздрогнул.
- Ах, изувер этакий! - произнес он.
- Нет, он мало что изувер, но и плут великий! - возразил князь. - У
него все в этом случае было рассчитано. Потому, когда я пожаловался на него,
государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили
явиться разные друзья мои: Аракчеев{187}, Уваров{187}, Шишков{187}, вкупе с
девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя,
будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром
духовных дел человека, который проклят анафемой.
- Какое же это проклятие? - воскликнул Сергей Степаныч. - Какой-то
архимандрит, - значит, лицо весьма невысокое по своему иерархическому сану,
- прокричал: "анафема"? Его бы надо было только расстричь за это!
- Казалось бы, но вышло напротив! - воскликнул тоже и князь. - Они
объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим{187}, который
немедля же прислал благословение Фотию на это п