"Что значит ум-то мой и расчет!" - восклицал он мысленно и вместе с тем
соображал, как бы ему на княжеском обеде посильнее очернить сенатора, а еще
более того губернатора, и при этом закинуть словцо о своей кандидатуре на
место начальника губернии. С Невского Крапчик свернул в Большую Морскую,
прошел всю ее и около почтамта, приближаясь к одному большому подъезду,
заметно начал утрачивать свое самодовольное выражение, вместо которого в
глазах его и даже по всей фигуре стала проглядывать некоторая робость, так
что он, отворив осторожно тяжелую дверь подъезда, проговорил ласковым
голосом швейцару:
- Его сиятельство изволит быть дома?
- Дома, - отвечал швейцар, одетый в почтамтскую форму и как бы
смахивающий своим лицом на Антипа Ильича, камердинера Марфина. - А ваша
фамилия? - спросил он, совлекая с Крапчика его модный белый сюртук.
- Действительный статский советник и губернский предводитель дворянства
Крапчик!.. - произнес уже несколько внушительно Петр Григорьич.
- Князь вас ждет!.. Пожалуйста к нему наверх.
Слова швейцара князь вас ждет ободрили Крапчика, и он по лестнице пошел
совершенно смело. Из залы со стенами, сделанными под розовый мрамор, и с
лепным потолком Петр Григорьич направо увидал еще большую комнату, вероятно,
гостиную, зеленого цвета и со множеством семейных портретов, а налево -
комнату серую, на которую стоявший в зале ливрейный лакей в штиблетах и
указал Крапчику, проговорив:
- Князь здесь!
Крапчик с снова возвратившеюся к нему робостью вошел в эту серую
комнату, где лицом ко входу сидел в покойных вольтеровских креслах
небольшого роста старик, с остатком слегка вьющихся волос на голове, с
огромным зонтиком над глазами и в сером широком фраке. Это именно и был
князь; одною рукою он облокачивался на стол из черного дерева, на котором
единственными украшениями были часы с мраморным наверху бюстом императора
Александра Первого и несколько в стороне таковой же бюст императора Николая.
Бюсты эти как бы знаменовали, что князь был почти другом обоих императоров.
Крапчик на первых порах имел смелость произнести только:
- Губернский предводитель дворянства Крапчик!
- Да, знаю, садитесь!.. - сказал князь, приподнимая немного свой
надглазный зонт и желая, по-видимому, взглянуть на нового знакомого.
Крапчик конфузливо опустился на ближайшее кресло.
- Я по письму Егора Егорыча не мог вас принять до сих пор: все был
болен глазами, которые до того у меня нынешний год раздурачились, что мне не
позволяют ни читать, ни писать, ни даже много говорить, - от всего этого у
меня проходит перед моими зрачками как бы целая сетка маленьких черных
пятен! - говорил князь, как заметно, сильно занятый и беспокоимый своей
болезнью.
- Вероятно, все это происходит от ваших государственных трудов, - думал
польстить Крапчик.
Но князь с этим не согласился.
- Государственные труды мои никак не могли дурно повлиять на меня! -
возразил он. - Я никогда в этом случае не насиловал моего хотения...
Напротив, всегда им предавался с искреннею радостью и удовольствием, и если
что могло повредить моему зрению, так это... когда мне, после одного моего
душевного перелома в молодости, пришлось для умственного и морального
довоспитания себя много читать.
- А, это именно и причина! - подхватил Крапчик
соображал, как бы ему на княжеском обеде посильнее очернить сенатора, а еще
более того губернатора, и при этом закинуть словцо о своей кандидатуре на
место начальника губернии. С Невского Крапчик свернул в Большую Морскую,
прошел всю ее и около почтамта, приближаясь к одному большому подъезду,
заметно начал утрачивать свое самодовольное выражение, вместо которого в
глазах его и даже по всей фигуре стала проглядывать некоторая робость, так
что он, отворив осторожно тяжелую дверь подъезда, проговорил ласковым
голосом швейцару:
- Его сиятельство изволит быть дома?
- Дома, - отвечал швейцар, одетый в почтамтскую форму и как бы
смахивающий своим лицом на Антипа Ильича, камердинера Марфина. - А ваша
фамилия? - спросил он, совлекая с Крапчика его модный белый сюртук.
- Действительный статский советник и губернский предводитель дворянства
Крапчик!.. - произнес уже несколько внушительно Петр Григорьич.
- Князь вас ждет!.. Пожалуйста к нему наверх.
Слова швейцара князь вас ждет ободрили Крапчика, и он по лестнице пошел
совершенно смело. Из залы со стенами, сделанными под розовый мрамор, и с
лепным потолком Петр Григорьич направо увидал еще большую комнату, вероятно,
гостиную, зеленого цвета и со множеством семейных портретов, а налево -
комнату серую, на которую стоявший в зале ливрейный лакей в штиблетах и
указал Крапчику, проговорив:
- Князь здесь!
Крапчик с снова возвратившеюся к нему робостью вошел в эту серую
комнату, где лицом ко входу сидел в покойных вольтеровских креслах
небольшого роста старик, с остатком слегка вьющихся волос на голове, с
огромным зонтиком над глазами и в сером широком фраке. Это именно и был
князь; одною рукою он облокачивался на стол из черного дерева, на котором
единственными украшениями были часы с мраморным наверху бюстом императора
Александра Первого и несколько в стороне таковой же бюст императора Николая.
Бюсты эти как бы знаменовали, что князь был почти другом обоих императоров.
Крапчик на первых порах имел смелость произнести только:
- Губернский предводитель дворянства Крапчик!
- Да, знаю, садитесь!.. - сказал князь, приподнимая немного свой
надглазный зонт и желая, по-видимому, взглянуть на нового знакомого.
Крапчик конфузливо опустился на ближайшее кресло.
- Я по письму Егора Егорыча не мог вас принять до сих пор: все был
болен глазами, которые до того у меня нынешний год раздурачились, что мне не
позволяют ни читать, ни писать, ни даже много говорить, - от всего этого у
меня проходит перед моими зрачками как бы целая сетка маленьких черных
пятен! - говорил князь, как заметно, сильно занятый и беспокоимый своей
болезнью.
- Вероятно, все это происходит от ваших государственных трудов, - думал
польстить Крапчик.
Но князь с этим не согласился.
- Государственные труды мои никак не могли дурно повлиять на меня! -
возразил он. - Я никогда в этом случае не насиловал моего хотения...
Напротив, всегда им предавался с искреннею радостью и удовольствием, и если
что могло повредить моему зрению, так это... когда мне, после одного моего
душевного перелома в молодости, пришлось для умственного и морального
довоспитания себя много читать.
- А, это именно и причина! - подхватил Крапчик