Подросток


Они поместили его не в моей комнате, а в двух хозяйских, рядом с моей.
Еще накануне, как оказалось, произведены были в этих комнатах некоторые
изменения и украшения, впрочем самые легкие. Хозяин перешел с своей женой в
каморку капризного рябого жильца, о котором я уже упоминал прежде, а рябой
жилец был на это время конфискован - уж не знаю куда.
Меня встретил хозяин, тотчас же шмыгнувший в мою комнату. Он смотрел не
так решительно, как вчера, но был в необыкновенно возбужденном состоянии,
так сказать, на высоте события. Я ничего не сказал ему, но, отойдя в угол и
взявшись за голову руками, так простоял с минуту. Он сначала подумал было,
что я "представляюсь", но под конец не вытерпел и испугался.
- Разве что не так? - пробормотал он. - Я вот ждал вас спросить, -
прибавил он, видя, что я не отвечаю, - не прикажете ли растворить вот эту
самую дверь, для прямого сообщения с княжескими покоями... чем через
коридор? - Он указывал боковую, всегда запертую дверь, сообщавшуюся с его
хозяйскими комнатами, а теперь, стало быть, с помещением князя.
- Вот что, Петр Ипполитович, - обратился я к нему с строгим видом, -
прошу вас покорнейше пойти и пригласить сейчас сюда ко мне Анну Андреевну
для переговоров. Давно они здесь?
- Да уже почти что час будет.
- Так сходите.
Он сходил и принес ответ странный, что Анна Андреевна и князь Николай
Иванович с нетерпением ожидают меня к себе; Анна Андреевна, значит, не
захотела пожаловать. Я оправил и почистил мой смявшийся за ночь сюртук,
умылся, причесался, все это не торопясь, и, понимая, как надобно быть
осторожным, отправился к старику.
Князь сидел на диване за круглым столом, а Анна Андреевна в другом
углу, у другого накрытого скатертью стола, на котором кипел вычищенный как
никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с тем же строгим
видом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и вздрогнул, и улыбка
быстро сменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал,
засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.
Без сомнения, я тотчас же понял, с кем имею дело. Во-первых, мне стало
ясно, как дважды два, что из старика, даже почти еще бодрого и все-таки хоть
сколько-нибудь разумного и хоть с каким-нибудь да характером, они, за это
время, пока мы с ним не виделись, сделали какую-то мумию, какого-то
совершенного ребенка, пугливого и недоверчивого. Прибавлю: он совершенно
знал, зачем его сюда привезли, и все случилось точно так, как я объяснил
выше, забегая вперед. Его прямо вдруг поразили, разбили, раздавили известием
о предательстве его дочери и о сумасшедшем доме. Он дал себя увезти, едва
сознавая от страха, что делает. Ему сказали, что я - обладатель тайны и что
у меня ключ к окончательному решению. Скажу вперед: вот этого-то
окончательного решения и ключа он и пугался пуще всего на свете. Он ждал,
что я так и войду к нему с каким-то приговором на лбу и с бумагой в руках, и
страшно был рад, что я покамест готов смеяться и болтать совсем о другом.
Когда мы обнялись, он заплакал. Признаюсь, капельку заплакал и я; но мне
вдруг стало его очень жалко... Маленькая Альфонсинкина собачонка заливалась
тоненьким, как колокольчик, лаем и рвалась на меня с дивана. С этой
крошечной собачкой он уже не расставался с тех пор, как приобрел ее, даже
сп