олжен был сам Ламберт, от себя, вроде как бы от
неизвестного, приехавшего из Москвы, а я должен был привезти Версилова...
- И Версилова можно, - поддакивал Ламберт.
- Должно, а не можно! - вскричал я, - необходимо! Для него-то все и
делается! - объяснил я, прихлебывая из стакана глоток за глотком. (Мы пили
все трое, и, кажется, я один выпил всю бутылку шампанского, а они только
делали вид.) - Мы будем сидеть с Версиловым в другой комнате (Ламберт, надо
достать другую комнату!) - и, когда вдруг она согласится на все - и на выкуп
деньгами, и на другой выкуп, потому что они все - подлые, тогда мы с
Версиловым выйдем и уличим ее в том, какая она подлая, а Версилов, увидав,
какая она мерзкая, разом вылечится, а ее выгонит пинками. Но тут надо еще
Бьоринга, чтобы и тот посмотрел на нее! - прибавил я в исступлении.
- Нет, Бьоринга не надо, - заметил было Ламберт.
- Надо, надо! - завопил я опять, - ты ничего не понимаешь, Ламберт,
потому что ты глуп! Напротив, пусть пойдет скандал в высшем свете - этим мы
отмстим и высшему свету и ей, и пусть она будет наказана! Ламберт, она даст
тебе вексель... Мне денег не надо - я на деньги наплюю, а ты нагнешься и
подберешь их к себе в карман с моими плевками, но зато я ее сокрушу!
- Да, да, - все поддакивал Ламберт, - это ты - так... - Он все
переглядывался с Альфонсинкой.
- Ламберт! Она страшно благоговеет перед Версиловым; я сейчас убедился,
- лепетал я ему.
- Это хорошо, что ты все подсмотрел: я никогда не предполагал, что ты -
такой шпион и что в тебе столько ума! - он сказал это, чтобы ко мне
подольститься.
- Врешь, француз, я-не шпион, но во мне много ума! А знаешь, Ламберт,
она ведь его любит! - продолжал я, стараясь из всех сил высказаться. - Но
она за него не выйдет, потому что Бьоринг - гвардеец, а Версилов - всего
только великодушный человек и друг человечества, по-ихнему, лицо комическое
и ничего больше! О, она понимает эту страсть и наслаждается ею, кокетничает,
завлекает, но не выйдет! Это - женщина, это - змея! Всякая женщина - змея, и
всякая змея - женщина! Его надо излечить; с него надо сорвать пелену: пусть
увидит, какова она, и излечится. Я его приведу к тебе, Ламберт!
- Так и надо, - все подтверждал Ламберт, подливая мне каждую минуту.
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не рассердить меня, чтобы
не противоречить мне и чтобы я больше пил. Это было так грубо и очевидно,
что даже я тогда не мог не заметить. Но я и сам ни за что уже не мог уйти; я
все пил и говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда
Ламберт пошел за другою бутылкой, Альфонсинка сыграла на гитаре какой-то
испанский мотив; я чуть не расплакался.
- Ламберт, знаешь ли ты все! - восклицал я в глубоком чувстве. - Этого
человека надо непременно спасти, потому что кругом его... колдовство. Если
бы она вышла за него, он бы наутро, после первой ночи, прогнал бы ее
пинками... потому что это бывает. Потому что этакая насильственная, дикая
любовь действует как припадок, как мертвая петля, как болезнь, и - чуть
достиг удовлетворения - тотчас же упадает пелена и является противоположное
чувство: отвращение и ненависть, желание истребить, раздавить. Знаешь ты
историю Ависаги, Ламберт, читал ее?
- Нет, не помню; роман? - пробормотал Ламберт.
- О, ты ничего не знаешь, Ламберт! Ты страшно, страшно нео
неизвестного, приехавшего из Москвы, а я должен был привезти Версилова...
- И Версилова можно, - поддакивал Ламберт.
- Должно, а не можно! - вскричал я, - необходимо! Для него-то все и
делается! - объяснил я, прихлебывая из стакана глоток за глотком. (Мы пили
все трое, и, кажется, я один выпил всю бутылку шампанского, а они только
делали вид.) - Мы будем сидеть с Версиловым в другой комнате (Ламберт, надо
достать другую комнату!) - и, когда вдруг она согласится на все - и на выкуп
деньгами, и на другой выкуп, потому что они все - подлые, тогда мы с
Версиловым выйдем и уличим ее в том, какая она подлая, а Версилов, увидав,
какая она мерзкая, разом вылечится, а ее выгонит пинками. Но тут надо еще
Бьоринга, чтобы и тот посмотрел на нее! - прибавил я в исступлении.
- Нет, Бьоринга не надо, - заметил было Ламберт.
- Надо, надо! - завопил я опять, - ты ничего не понимаешь, Ламберт,
потому что ты глуп! Напротив, пусть пойдет скандал в высшем свете - этим мы
отмстим и высшему свету и ей, и пусть она будет наказана! Ламберт, она даст
тебе вексель... Мне денег не надо - я на деньги наплюю, а ты нагнешься и
подберешь их к себе в карман с моими плевками, но зато я ее сокрушу!
- Да, да, - все поддакивал Ламберт, - это ты - так... - Он все
переглядывался с Альфонсинкой.
- Ламберт! Она страшно благоговеет перед Версиловым; я сейчас убедился,
- лепетал я ему.
- Это хорошо, что ты все подсмотрел: я никогда не предполагал, что ты -
такой шпион и что в тебе столько ума! - он сказал это, чтобы ко мне
подольститься.
- Врешь, француз, я-не шпион, но во мне много ума! А знаешь, Ламберт,
она ведь его любит! - продолжал я, стараясь из всех сил высказаться. - Но
она за него не выйдет, потому что Бьоринг - гвардеец, а Версилов - всего
только великодушный человек и друг человечества, по-ихнему, лицо комическое
и ничего больше! О, она понимает эту страсть и наслаждается ею, кокетничает,
завлекает, но не выйдет! Это - женщина, это - змея! Всякая женщина - змея, и
всякая змея - женщина! Его надо излечить; с него надо сорвать пелену: пусть
увидит, какова она, и излечится. Я его приведу к тебе, Ламберт!
- Так и надо, - все подтверждал Ламберт, подливая мне каждую минуту.
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не рассердить меня, чтобы
не противоречить мне и чтобы я больше пил. Это было так грубо и очевидно,
что даже я тогда не мог не заметить. Но я и сам ни за что уже не мог уйти; я
все пил и говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда
Ламберт пошел за другою бутылкой, Альфонсинка сыграла на гитаре какой-то
испанский мотив; я чуть не расплакался.
- Ламберт, знаешь ли ты все! - восклицал я в глубоком чувстве. - Этого
человека надо непременно спасти, потому что кругом его... колдовство. Если
бы она вышла за него, он бы наутро, после первой ночи, прогнал бы ее
пинками... потому что это бывает. Потому что этакая насильственная, дикая
любовь действует как припадок, как мертвая петля, как болезнь, и - чуть
достиг удовлетворения - тотчас же упадает пелена и является противоположное
чувство: отвращение и ненависть, желание истребить, раздавить. Знаешь ты
историю Ависаги, Ламберт, читал ее?
- Нет, не помню; роман? - пробормотал Ламберт.
- О, ты ничего не знаешь, Ламберт! Ты страшно, страшно нео