ри вас всегда стыдилась и не умела говорить с
первой нашей встречи. А если я не так сказала словами, что "почти вас
люблю", то ведь в мысли это было почти так - вот потому я и сказала, хотя и
люблю я вас такою... ну, такою общею любовью, которою всех любишь и в
которой всегда не стыдно признаться...
Он молча, не спуская с нее своего горячего взгляда, прислушивался.
- Я, конечно, вас обижаю, - продолжал он как бы вне себя. - Это в самом
деле, должно быть, то, что называют страстью... Я одно знаю, что я при вас
кончен; без вас тоже. Все равно без вас или при вас, где бы вы ни были, вы
все при мне. Знаю тоже, что я могу вас очень ненавидеть, больше, чем
любить... Впрочем, я давно ни об чем не думаю - мне все равно. Мне жаль
только, что я полюбил такую, как вы...
Голос его прерывался; он продолжал, как бы задыхаясь.
- Чего вам? вам дико, что я так говорю? - улыбнулся он бледной улыбкой.
- Я думаю, что если б только это могло вас прельстить, то я бы простоял
где-нибудь тридцать лет столпником на одной ноге... Я вижу: вам меня жаль;
ваше лицо говорит: "Я бы полюбила тебя, если б могла, но я не могу"... Да?
Ничего, у меня нет гордости. Я готов, как нищий, принять от вас всякую
милостыню - слышите, всякую... У нищего какая же гордость?
Она встала и подошла к нему.
- Друг мой! - проговорила она, прикасаясь рукой к его плечу и с
невыразимым чувством в лице, - я не могу слышать таких слов! Я буду думать о
вас всю мою жизнь как о драгоценнейшем человеке, как о величайшем сердце,
как о чем-то священном из всего, что могу уважать и любить. Андрей Петрович,
поймите мои слова: ведь за что-нибудь я пришла же теперь, милый, и прежде и
теперь милый, человек! Я никогда не забуду, как вы потрясли мой ум при
первых наших встречах. Расстанемтесь же как друзья, и вы будете самою
серьезнейшею и самою милою моею мыслью во всю мою жизнь!
- "Расстанемтесь, и тогда буду любить вас", буду любить - только
расстанемтесь. Слушайте, - произнес он, совсем бледный, - подайте мне еще
милостыню; не любите меня, не живите со мной, будем никогда не видаться; я
буду ваш раб - если позовете, и тотчас исчезну - если не захотите ни видеть,
ни слышать меня, только... только не выходите ни за кого замуж!
У меня сердце сжалось до боли, когда я услышал такие слова. Эта наивно
унизительная просьба была тем жалчее, тем сильнее пронзала сердце, что была
так обнаженна и невозможна. Да, конечно, он просил милостыню! Ну мог ли он
думать, что она согласится? Меж тем он унижался до пробы: он попробовал
попросить! Эту последнюю степень упадка духа было невыносимо видеть. Все
черты лица ее как бы вдруг исказились от боли; но прежде чем она успела
сказать слово, он вдруг опомнился.
- Я вас истреблю! - проговорил он вдруг странным, искаженным, не своим
каким-то голосом.
Но ответила она ему тоже странно, тоже совсем каким-то не своим,
неожиданным голосом:
- Подай я вам милостыню, - сказала она вдруг твердо, - и вы отмстите
мне за нее потом еще пуще, чем теперь грозите, потому что никогда не
забудете, что стояли предо мною таким нищим... Не могу я слышать от вас
угроз! - заключила она почти с негодованием, чуть не с вызовом посмотрев на
него.
- "От вас угроз", то есть - от такого нищего! Я пошутил, - проговорил
он тихо, улыбаясь. - Я вам ничего не сделаю, не б
первой нашей встречи. А если я не так сказала словами, что "почти вас
люблю", то ведь в мысли это было почти так - вот потому я и сказала, хотя и
люблю я вас такою... ну, такою общею любовью, которою всех любишь и в
которой всегда не стыдно признаться...
Он молча, не спуская с нее своего горячего взгляда, прислушивался.
- Я, конечно, вас обижаю, - продолжал он как бы вне себя. - Это в самом
деле, должно быть, то, что называют страстью... Я одно знаю, что я при вас
кончен; без вас тоже. Все равно без вас или при вас, где бы вы ни были, вы
все при мне. Знаю тоже, что я могу вас очень ненавидеть, больше, чем
любить... Впрочем, я давно ни об чем не думаю - мне все равно. Мне жаль
только, что я полюбил такую, как вы...
Голос его прерывался; он продолжал, как бы задыхаясь.
- Чего вам? вам дико, что я так говорю? - улыбнулся он бледной улыбкой.
- Я думаю, что если б только это могло вас прельстить, то я бы простоял
где-нибудь тридцать лет столпником на одной ноге... Я вижу: вам меня жаль;
ваше лицо говорит: "Я бы полюбила тебя, если б могла, но я не могу"... Да?
Ничего, у меня нет гордости. Я готов, как нищий, принять от вас всякую
милостыню - слышите, всякую... У нищего какая же гордость?
Она встала и подошла к нему.
- Друг мой! - проговорила она, прикасаясь рукой к его плечу и с
невыразимым чувством в лице, - я не могу слышать таких слов! Я буду думать о
вас всю мою жизнь как о драгоценнейшем человеке, как о величайшем сердце,
как о чем-то священном из всего, что могу уважать и любить. Андрей Петрович,
поймите мои слова: ведь за что-нибудь я пришла же теперь, милый, и прежде и
теперь милый, человек! Я никогда не забуду, как вы потрясли мой ум при
первых наших встречах. Расстанемтесь же как друзья, и вы будете самою
серьезнейшею и самою милою моею мыслью во всю мою жизнь!
- "Расстанемтесь, и тогда буду любить вас", буду любить - только
расстанемтесь. Слушайте, - произнес он, совсем бледный, - подайте мне еще
милостыню; не любите меня, не живите со мной, будем никогда не видаться; я
буду ваш раб - если позовете, и тотчас исчезну - если не захотите ни видеть,
ни слышать меня, только... только не выходите ни за кого замуж!
У меня сердце сжалось до боли, когда я услышал такие слова. Эта наивно
унизительная просьба была тем жалчее, тем сильнее пронзала сердце, что была
так обнаженна и невозможна. Да, конечно, он просил милостыню! Ну мог ли он
думать, что она согласится? Меж тем он унижался до пробы: он попробовал
попросить! Эту последнюю степень упадка духа было невыносимо видеть. Все
черты лица ее как бы вдруг исказились от боли; но прежде чем она успела
сказать слово, он вдруг опомнился.
- Я вас истреблю! - проговорил он вдруг странным, искаженным, не своим
каким-то голосом.
Но ответила она ему тоже странно, тоже совсем каким-то не своим,
неожиданным голосом:
- Подай я вам милостыню, - сказала она вдруг твердо, - и вы отмстите
мне за нее потом еще пуще, чем теперь грозите, потому что никогда не
забудете, что стояли предо мною таким нищим... Не могу я слышать от вас
угроз! - заключила она почти с негодованием, чуть не с вызовом посмотрев на
него.
- "От вас угроз", то есть - от такого нищего! Я пошутил, - проговорил
он тихо, улыбаясь. - Я вам ничего не сделаю, не б