, князя В-ского, вручит мне
присланную для переезда сумму. Казалось бы, дело весьма простое: Андрей
Петрович весьма мог поручить своему сыну эту комиссию вместо отсылки через
почту; но известие это меня как-то неестественно придавило и испугало.
Сомнений не было, что Версилов хотел свести меня с своим сыном, моим братом;
таким образом, обрисовывались намерения и чувства человека, о котором мечтал
я; но представлялся громадный для меня вопрос: как же буду и как же должен я
вести себя в этой совсем неожиданной встрече, и не потеряет ли в чем-нибудь
собственное мое достоинство? На другой день, ровно в одиннадцать часов, я
явился в квартиру князя В-ского, холостую, но, как угадывалось мне, пышно
меблированную, с лакеями в ливреях. Я остановился в передней. Из внутренних
комнат долетали звуки громкого разговора и смеха: у князя, кроме
камер-юнкера гостя, были и еще посетители. Я велел лакею о себе доложить, и,
кажется, в немного гордых выражениях: по крайней мере, уходя докладывать, он
посмотрел на меня странно, мне показалось, даже не так почтительно, как бы
следовало. К удивлению моему, он что-то уж очень долго докладывал, минут с
пять, а между тем оттуда все раздавались тот же смех и те же отзвуки
разговора.
Я, разумеется, ожидал стоя, очень хорошо зная, что мне, как "такому же
барину", неприлично и невозможно сесть в передней, где были лакеи. Сам же я,
своей волей, без особого приглашения, ни за что не хотел шагнуть в залу, из
гордости; из утонченной гордости, может быть, но так следовало. К удивлению
моему, оставшиеся лакеи (двое) осмелились при мне сесть. Я отвернулся, чтобы
не заметить этого, и, однако ж, начал дрожать всем телом, и вдруг,
обернувшись и шагнув к одному лакею, велел ему "тотчас же" пойти доложить
еще раз. Несмотря на мой строгий взгляд и чрезвычайное мое возбуждение,
лакей лениво посмотрел на меня, не вставая, и уже другой за него ответил:
- Доложено, не беспокойтесь!
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее
минуты, а там - непременно уйти. Главное, я был одет весьма прилично: платье
и пальто все-таки были новые, а белье совершенно свежее, о чем позаботилась
нарочно для этого случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже
гораздо позже и уже в Петербурге наверно узнал, что они, чрез приехавшего с
Версиловым слугу, узнали еще накануне, что "придет, дескать, такой-то,
побочный брат и студент". Про это я теперь знаю наверное.
Минута прошла. Странное это ощущение, когда решаешься и не можешь
решиться. "Уйти или нет, уйти или нет?" - повторял я каждую секунду почти в
ознобе; вдруг показался уходивший докладывать слуга. В руках у него, между
пальцами, болтались четыре красных кредитки, сорок рублей.
- Вот-с, извольте получить сорок рублей!
Я вскипел. Это была такая обида! Я всю прошлую ночь мечтал об
устроенной Версиловым встрече двух братьев; я всю ночь грезил в лихорадке,
как я должен держать себя и не уронить - не уронить всего цикла идей,
которые выжил в уединении моем и которыми мог гордиться даже в каком угодно
кругу. Я мечтал, как я буду благороден, горд и грустен, может быть, даже в
обществе князя В-ского, и таким образом прямо буду введен в этот свет - о, я
не щажу себя, и пусть, и пусть: так и надо записать это в таких точно
подробностях! И вдруг - сорок рублей через лакея, в передню
присланную для переезда сумму. Казалось бы, дело весьма простое: Андрей
Петрович весьма мог поручить своему сыну эту комиссию вместо отсылки через
почту; но известие это меня как-то неестественно придавило и испугало.
Сомнений не было, что Версилов хотел свести меня с своим сыном, моим братом;
таким образом, обрисовывались намерения и чувства человека, о котором мечтал
я; но представлялся громадный для меня вопрос: как же буду и как же должен я
вести себя в этой совсем неожиданной встрече, и не потеряет ли в чем-нибудь
собственное мое достоинство? На другой день, ровно в одиннадцать часов, я
явился в квартиру князя В-ского, холостую, но, как угадывалось мне, пышно
меблированную, с лакеями в ливреях. Я остановился в передней. Из внутренних
комнат долетали звуки громкого разговора и смеха: у князя, кроме
камер-юнкера гостя, были и еще посетители. Я велел лакею о себе доложить, и,
кажется, в немного гордых выражениях: по крайней мере, уходя докладывать, он
посмотрел на меня странно, мне показалось, даже не так почтительно, как бы
следовало. К удивлению моему, он что-то уж очень долго докладывал, минут с
пять, а между тем оттуда все раздавались тот же смех и те же отзвуки
разговора.
Я, разумеется, ожидал стоя, очень хорошо зная, что мне, как "такому же
барину", неприлично и невозможно сесть в передней, где были лакеи. Сам же я,
своей волей, без особого приглашения, ни за что не хотел шагнуть в залу, из
гордости; из утонченной гордости, может быть, но так следовало. К удивлению
моему, оставшиеся лакеи (двое) осмелились при мне сесть. Я отвернулся, чтобы
не заметить этого, и, однако ж, начал дрожать всем телом, и вдруг,
обернувшись и шагнув к одному лакею, велел ему "тотчас же" пойти доложить
еще раз. Несмотря на мой строгий взгляд и чрезвычайное мое возбуждение,
лакей лениво посмотрел на меня, не вставая, и уже другой за него ответил:
- Доложено, не беспокойтесь!
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее
минуты, а там - непременно уйти. Главное, я был одет весьма прилично: платье
и пальто все-таки были новые, а белье совершенно свежее, о чем позаботилась
нарочно для этого случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже
гораздо позже и уже в Петербурге наверно узнал, что они, чрез приехавшего с
Версиловым слугу, узнали еще накануне, что "придет, дескать, такой-то,
побочный брат и студент". Про это я теперь знаю наверное.
Минута прошла. Странное это ощущение, когда решаешься и не можешь
решиться. "Уйти или нет, уйти или нет?" - повторял я каждую секунду почти в
ознобе; вдруг показался уходивший докладывать слуга. В руках у него, между
пальцами, болтались четыре красных кредитки, сорок рублей.
- Вот-с, извольте получить сорок рублей!
Я вскипел. Это была такая обида! Я всю прошлую ночь мечтал об
устроенной Версиловым встрече двух братьев; я всю ночь грезил в лихорадке,
как я должен держать себя и не уронить - не уронить всего цикла идей,
которые выжил в уединении моем и которыми мог гордиться даже в каком угодно
кругу. Я мечтал, как я буду благороден, горд и грустен, может быть, даже в
обществе князя В-ского, и таким образом прямо буду введен в этот свет - о, я
не щажу себя, и пусть, и пусть: так и надо записать это в таких точно
подробностях! И вдруг - сорок рублей через лакея, в передню