от первый ужасный день из этих трех роковых последних
дней, которыми завершаются мои записки.
Глава десятая
I.
Но я опять, предупреждая ход событий, нахожу нужным разъяснить читателю
хотя бы нечто вперед, ибо тут к логическому течению этой истории примешалось
так много случайностей, что, не разъяснив их вперед, нельзя разобрать. Тут
дело состояло в этой самой "мертвой петле", о которой проговорилась Татьяна
Павловна. Состояла же эта петля в том, что Анна Андреевна рискнула наконец
на самый дерзкий шаг, который только можно было представить в ее положении.
Подлинно - характер! Хотя старый князь, под предлогом здоровья, и был тогда
своевременно конфискован в Царское Село, так что известие о его браке с
Анной Андреевной не могло распространиться в свете и было на время потушено,
так сказать, в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все
можно было сделать, ни за что на свете не согласился бы отстать от своей
идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение. На этот счет он
был рыцарем; так что рано или поздно он вдруг мог встать и приступить к
исполнению своего намерения с неудержимою силой, что весьма и весьма
случается именно с слабыми характерами, ибо у них есть такая черта, до
которой не надобно доводить их. К тому же он совершенно сознавал всю
щекотливость положения Анны Андреевны, которую уважал безмерно, сознавал
возможность светских слухов, насмешек, худой на ее счет молвы. Смиряло и
останавливало его пока лишь то, что Катерина Николаевна ни разу, ни словом,
ни намеком не позволила себе заикнуться в его присутствии об Анне Андреевне
с дурной стороны или обнаружить хоть что-нибудь против намерения его
вступить с нею в брак. Напротив, она высказывала чрезвычайное радушие и
внимание к невесте отца своего. Таким образом, Анна Андреевна поставлена
была в чрезвычайно неловкое положение, тонко понимая своим женским чутьем,
что малейшим наговором на Катерину Николаевну, перед которой князь тоже
благоговел, а теперь даже более, чем всегда, и именно потому, что она так
благодушно и почтительно позволила ему жениться, - малейшим наговором на нее
она оскорбила бы все его нежные чувства и возбудила бы в нем к себе
недоверие и даже, пожалуй, негодование. Таким образом, на этом поле пока и
шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой в деликатности
и терпении, и князь в конце концов уже не знал, которой из них более
удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем людей, кончил
тем, что начал страдать и винить во всем одного себя. Тоска его, говорят,
дошла до болезни; нервы его и впрямь расстроились, и вместо поправки
здоровья в Царском он, как уверяли, готов уже был слечь в постель.
Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал очень долго спустя: будто бы
Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика за границу,
склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между том негласно в свете,
что он совершенно лишился рассудка, а за границей уже достать свидетельство
об этом врачей. Но этого-то и не захотела Катерина Николаевна ни за что; так
по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула
этот проект. Все это - только самый отдаленный слух, но я ему верю.
И вот, когда дело, так сказать, дошло до последней безвыходности, Анна
Андреевна вдруг через Ламберта узнает
дней, которыми завершаются мои записки.
Глава десятая
I.
Но я опять, предупреждая ход событий, нахожу нужным разъяснить читателю
хотя бы нечто вперед, ибо тут к логическому течению этой истории примешалось
так много случайностей, что, не разъяснив их вперед, нельзя разобрать. Тут
дело состояло в этой самой "мертвой петле", о которой проговорилась Татьяна
Павловна. Состояла же эта петля в том, что Анна Андреевна рискнула наконец
на самый дерзкий шаг, который только можно было представить в ее положении.
Подлинно - характер! Хотя старый князь, под предлогом здоровья, и был тогда
своевременно конфискован в Царское Село, так что известие о его браке с
Анной Андреевной не могло распространиться в свете и было на время потушено,
так сказать, в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все
можно было сделать, ни за что на свете не согласился бы отстать от своей
идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение. На этот счет он
был рыцарем; так что рано или поздно он вдруг мог встать и приступить к
исполнению своего намерения с неудержимою силой, что весьма и весьма
случается именно с слабыми характерами, ибо у них есть такая черта, до
которой не надобно доводить их. К тому же он совершенно сознавал всю
щекотливость положения Анны Андреевны, которую уважал безмерно, сознавал
возможность светских слухов, насмешек, худой на ее счет молвы. Смиряло и
останавливало его пока лишь то, что Катерина Николаевна ни разу, ни словом,
ни намеком не позволила себе заикнуться в его присутствии об Анне Андреевне
с дурной стороны или обнаружить хоть что-нибудь против намерения его
вступить с нею в брак. Напротив, она высказывала чрезвычайное радушие и
внимание к невесте отца своего. Таким образом, Анна Андреевна поставлена
была в чрезвычайно неловкое положение, тонко понимая своим женским чутьем,
что малейшим наговором на Катерину Николаевну, перед которой князь тоже
благоговел, а теперь даже более, чем всегда, и именно потому, что она так
благодушно и почтительно позволила ему жениться, - малейшим наговором на нее
она оскорбила бы все его нежные чувства и возбудила бы в нем к себе
недоверие и даже, пожалуй, негодование. Таким образом, на этом поле пока и
шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой в деликатности
и терпении, и князь в конце концов уже не знал, которой из них более
удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем людей, кончил
тем, что начал страдать и винить во всем одного себя. Тоска его, говорят,
дошла до болезни; нервы его и впрямь расстроились, и вместо поправки
здоровья в Царском он, как уверяли, готов уже был слечь в постель.
Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал очень долго спустя: будто бы
Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика за границу,
склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между том негласно в свете,
что он совершенно лишился рассудка, а за границей уже достать свидетельство
об этом врачей. Но этого-то и не захотела Катерина Николаевна ни за что; так
по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула
этот проект. Все это - только самый отдаленный слух, но я ему верю.
И вот, когда дело, так сказать, дошло до последней безвыходности, Анна
Андреевна вдруг через Ламберта узнает