. Альфонсина так даже гнушается, что он к ней подходит
близко... Он мерзкий. Это я тебе расскажу, какой он.
- Ты это уж говорил. У тебя все - одна Альфонсина; ты ужасно узок.
- Узок? - не понимал он, - они теперь перешли к рябому. Вот что! Вот
почему я их прогнал. Они бесчестные. Этот рябой злодей и их развратит. А я
требовал, чтобы они всегда вели себя благородно.
Я сел, как-то машинально взял бокал и отпил глоток.
- Я несравненно выше тебя, по образованию, - сказал я. Но он уж слишком
был рад, что я сел, и тотчас подлил мне еще вина.
- А ведь ты их боишься? - продолжал я дразнить его (и уж наверно был
тогда гаже его самого). - Андреев сбил с тебя шляпу, а ты ему двадцать пять
рублей за то дал.
- Я дал, но он мне заплатит. Они бунтуются, но я их сверну...
- Тебя очень волнует рябой. А знаешь, мне кажется, что я только один у
тебя теперь и остался. Все твои надежды только во мне одном теперь
заключаются, - а?
- Да, Аркашка, это - так: ты один мне друг и остался; вот это хорошо ты
сказал! - хлопнул он меня по плечу.
Что было делать с таким грубым человеком; он был совершенно неразвит и
насмешку принял за похвалу.
- Ты бы мог меня избавить от худых вещей, если б был добрый товарищ,
Аркадий, - продолжал он, ласково смотря на меня.
- Чем бы я мог тебя избавить?
- Сам знаешь - чем. Ты без меня как духгак и наверно будешь глуп, а я
бы тебе дал тридцать тысяч, и мы бы взяли пополам, и ты сам знаешь - как. Ну
кто ты такой, посмотри: у тебя ничего нет - ни имени, ни фамилии, а тут
сразу куш; а имея такие деньги, можешь знаешь как начать карьеру!
Я просто удивился на такой прием. Я решительно предполагал, что он
будет хитрить, а он со мной так прямо, так по-мальчишнически прямо начал. Я
решился слушать его из широкости и... из ужасного любопытства.
- Видишь, Ламберт: ты не поймешь этого, но я соглашаюсь слушать тебя,
потому что я широк, - твердо заявил я и опять хлебнул из бокала. Ламберт
тотчас подлил.
- Вот что, Аркадий: если бы мне осмелился такой, как Бьоринг,
наговорить ругательств и ударить при даме, которую я обожаю, то я б и не
знаю что сделал! А ты стерпел, и я гнушаюсь тобой: ты - тряпка!
- Как ты смеешь сказать, что меня ударил Бьоринг! - вскричал я,
краснея, - это я его скорее ударил, а не он меня.
- Нет, это он тебя ударил, а не ты его.
- Врешь, еще я ему ногу отдавил!
- Но он тебя отбил рукой и велел лакеям тащить... а она сидела и
глядела из кареты и смеялась на тебя, - она знает, что у тебя нет отца и что
тебя можно обидеть.
- Я не знаю, Ламберт, между нами мальчишнический разговор, которого я
стыжусь. Ты это чтоб раздразнить меня, и так грубо и открыто, как с
шестнадцатилетним каким-то. Ты сговорился с Анной Андреевной! - вскричал я,
дрожа от злости и машинально все хлебая вино.
- Анна Андреевна - шельма! Она надует и тебя, и меня, и весь свет! Я
тебя ждал, потому что ты лучше можешь докончить с той.
- С какою той?
- С madame Ахмаковой. Я все знаю. Ты мне сам сказал, что она того
письма, которое у тебя, боится...
- Какое письмо... врешь ты... Ты видел ее? - бормотал я в смущении.
- Я ее видел. Она хороша собой. Trиs belle; и у тебя вкус.
- Знаю, что ты видел; только ты с нею не смел говорить, и я хочу, чтобы
и об ней ты не смел говорить.
- Ты еще
близко... Он мерзкий. Это я тебе расскажу, какой он.
- Ты это уж говорил. У тебя все - одна Альфонсина; ты ужасно узок.
- Узок? - не понимал он, - они теперь перешли к рябому. Вот что! Вот
почему я их прогнал. Они бесчестные. Этот рябой злодей и их развратит. А я
требовал, чтобы они всегда вели себя благородно.
Я сел, как-то машинально взял бокал и отпил глоток.
- Я несравненно выше тебя, по образованию, - сказал я. Но он уж слишком
был рад, что я сел, и тотчас подлил мне еще вина.
- А ведь ты их боишься? - продолжал я дразнить его (и уж наверно был
тогда гаже его самого). - Андреев сбил с тебя шляпу, а ты ему двадцать пять
рублей за то дал.
- Я дал, но он мне заплатит. Они бунтуются, но я их сверну...
- Тебя очень волнует рябой. А знаешь, мне кажется, что я только один у
тебя теперь и остался. Все твои надежды только во мне одном теперь
заключаются, - а?
- Да, Аркашка, это - так: ты один мне друг и остался; вот это хорошо ты
сказал! - хлопнул он меня по плечу.
Что было делать с таким грубым человеком; он был совершенно неразвит и
насмешку принял за похвалу.
- Ты бы мог меня избавить от худых вещей, если б был добрый товарищ,
Аркадий, - продолжал он, ласково смотря на меня.
- Чем бы я мог тебя избавить?
- Сам знаешь - чем. Ты без меня как духгак и наверно будешь глуп, а я
бы тебе дал тридцать тысяч, и мы бы взяли пополам, и ты сам знаешь - как. Ну
кто ты такой, посмотри: у тебя ничего нет - ни имени, ни фамилии, а тут
сразу куш; а имея такие деньги, можешь знаешь как начать карьеру!
Я просто удивился на такой прием. Я решительно предполагал, что он
будет хитрить, а он со мной так прямо, так по-мальчишнически прямо начал. Я
решился слушать его из широкости и... из ужасного любопытства.
- Видишь, Ламберт: ты не поймешь этого, но я соглашаюсь слушать тебя,
потому что я широк, - твердо заявил я и опять хлебнул из бокала. Ламберт
тотчас подлил.
- Вот что, Аркадий: если бы мне осмелился такой, как Бьоринг,
наговорить ругательств и ударить при даме, которую я обожаю, то я б и не
знаю что сделал! А ты стерпел, и я гнушаюсь тобой: ты - тряпка!
- Как ты смеешь сказать, что меня ударил Бьоринг! - вскричал я,
краснея, - это я его скорее ударил, а не он меня.
- Нет, это он тебя ударил, а не ты его.
- Врешь, еще я ему ногу отдавил!
- Но он тебя отбил рукой и велел лакеям тащить... а она сидела и
глядела из кареты и смеялась на тебя, - она знает, что у тебя нет отца и что
тебя можно обидеть.
- Я не знаю, Ламберт, между нами мальчишнический разговор, которого я
стыжусь. Ты это чтоб раздразнить меня, и так грубо и открыто, как с
шестнадцатилетним каким-то. Ты сговорился с Анной Андреевной! - вскричал я,
дрожа от злости и машинально все хлебая вино.
- Анна Андреевна - шельма! Она надует и тебя, и меня, и весь свет! Я
тебя ждал, потому что ты лучше можешь докончить с той.
- С какою той?
- С madame Ахмаковой. Я все знаю. Ты мне сам сказал, что она того
письма, которое у тебя, боится...
- Какое письмо... врешь ты... Ты видел ее? - бормотал я в смущении.
- Я ее видел. Она хороша собой. Trиs belle; и у тебя вкус.
- Знаю, что ты видел; только ты с нею не смел говорить, и я хочу, чтобы
и об ней ты не смел говорить.
- Ты еще