т, несут, и вот тут опустить занавес! Нет, знаете,
если б я мог, я бы что-нибудь сделал! Только я ничего уж теперь не могу, а
только все мечтаю. Я все мечтаю, все мечтаю; вся моя жизнь обратилась в одну
мечту, я и ночью мечтаю. Ах, Долгорукий, читали вы Диккенса "Лавку
древностей"?
- Читал; что же?
- Помните вы... Постойте, я еще бокал выпью, - помните вы там одно
место в конце, когда они - сумасшедший этот старик и эта прелестная
тринадцатилетняя девочка, внучка его, после фантастического их бегства и
странствий, приютились наконец где-то на краю Англии, близ какого-то
готического средневекового собора, и эта девочка какую-то тут должность
получила, собор посетителям показывала... И вот раз закатывается солнце, и
этот ребенок на паперти собора, вся облитая последними лучами, стоит и
смотрит на закат с тихим задумчивым созерцанием в детской душе, удивленной
душе, как будто перед какой-то загадкой, потому что и то, и другое, ведь как
загадка - солнце, как мысль божия, а собор, как мысль человеческая... не
правда ли? Ох, я не умею это выразить, но только бог такие первые мысли от
детей любит... А тут, подле нее, на ступеньках, сумасшедший этот старик,
дед, глядит на нее остановившимся взглядом... Знаете, тут нет ничего такого,
в этой картинке у Диккенса, совершенно ничего, но этого вы ввек не забудете,
и это осталось во всей Европе - отчего? Вот прекрасное! Тут невинность! Э!
не знаю, что тут, только хорошо. Я все в гимназии романы читал. Знаете, у
меня сестра в деревне, только годом старше меня... О, теперь там уже все
продано и уже нет деревни! Мы сидели с ней на террасе, под нашими старыми
липами, и читали этот роман, и солнце тоже закатывалось, и вдруг мы
перестали читать и сказали друг другу, что и мы будем также добрыми, что и
мы будем прекрасными, - я тогда в университет готовился и... Ах, Долгорукий,
знаете, у каждого есть свои воспоминания!..
И вдруг он склонил свою хорошенькую головку мне на плечо и - заплакал.
Мне стало очень, очень его жалко. Правда, он выпил много вина, но он так
искренно и так братски со мной говорил и с таким чувством... Вдруг, в это
мгновение, с улицы раздался крик и сильные удары пальцами к нам в окно (тут
окна цельные, большие и в первом нижнем этаже, так что можно стучать
пальцами с улицы). Это был выведенный Андреев.
- Ohй, Lambert! Oщ est Lambert? As-tu vu Lambert? - раздался дикий крик
его с улицы.
- Ах, да он ведь здесь! Так он не ушел? - воскликнул, срываясь с места,
мой мальчик.
- Счет! - проскрежетал Ламберт прислуге. У него даже руки тряслись от
злобы, когда он стал рассчитываться, но рябой не позволил ему за себя
заплатить.
- Почему же? Ведь я вас приглашал, вы приняли приглашение?
- Нет, уж позвольте, - вынул свой портмоне рябой и, рассчитав свою
долю, уплатил особо.
- Вы меня обижаете, Семен Сидорыч!
- Так уж я хочу-с, - отрезал Семен Сидорович и, взяв шляпу, не
простившись ни с кем, пошел один из залы. Ламберт бросил деньги слуге и
торопливо выбежал вслед за ним, даже позабыв в своем смущении обо мне. Мы с
Тришатовым вышли после всех. Андреев как верста стоял у подъезда и ждал
Тришатова.
- Негодяй! - не утерпел было Ламберт.
- Но-но! - рыкнул на него Андреев и одним взмахом руки сбил с него
круглую шляпу, которая покатилась по тротуару. Ламб
если б я мог, я бы что-нибудь сделал! Только я ничего уж теперь не могу, а
только все мечтаю. Я все мечтаю, все мечтаю; вся моя жизнь обратилась в одну
мечту, я и ночью мечтаю. Ах, Долгорукий, читали вы Диккенса "Лавку
древностей"?
- Читал; что же?
- Помните вы... Постойте, я еще бокал выпью, - помните вы там одно
место в конце, когда они - сумасшедший этот старик и эта прелестная
тринадцатилетняя девочка, внучка его, после фантастического их бегства и
странствий, приютились наконец где-то на краю Англии, близ какого-то
готического средневекового собора, и эта девочка какую-то тут должность
получила, собор посетителям показывала... И вот раз закатывается солнце, и
этот ребенок на паперти собора, вся облитая последними лучами, стоит и
смотрит на закат с тихим задумчивым созерцанием в детской душе, удивленной
душе, как будто перед какой-то загадкой, потому что и то, и другое, ведь как
загадка - солнце, как мысль божия, а собор, как мысль человеческая... не
правда ли? Ох, я не умею это выразить, но только бог такие первые мысли от
детей любит... А тут, подле нее, на ступеньках, сумасшедший этот старик,
дед, глядит на нее остановившимся взглядом... Знаете, тут нет ничего такого,
в этой картинке у Диккенса, совершенно ничего, но этого вы ввек не забудете,
и это осталось во всей Европе - отчего? Вот прекрасное! Тут невинность! Э!
не знаю, что тут, только хорошо. Я все в гимназии романы читал. Знаете, у
меня сестра в деревне, только годом старше меня... О, теперь там уже все
продано и уже нет деревни! Мы сидели с ней на террасе, под нашими старыми
липами, и читали этот роман, и солнце тоже закатывалось, и вдруг мы
перестали читать и сказали друг другу, что и мы будем также добрыми, что и
мы будем прекрасными, - я тогда в университет готовился и... Ах, Долгорукий,
знаете, у каждого есть свои воспоминания!..
И вдруг он склонил свою хорошенькую головку мне на плечо и - заплакал.
Мне стало очень, очень его жалко. Правда, он выпил много вина, но он так
искренно и так братски со мной говорил и с таким чувством... Вдруг, в это
мгновение, с улицы раздался крик и сильные удары пальцами к нам в окно (тут
окна цельные, большие и в первом нижнем этаже, так что можно стучать
пальцами с улицы). Это был выведенный Андреев.
- Ohй, Lambert! Oщ est Lambert? As-tu vu Lambert? - раздался дикий крик
его с улицы.
- Ах, да он ведь здесь! Так он не ушел? - воскликнул, срываясь с места,
мой мальчик.
- Счет! - проскрежетал Ламберт прислуге. У него даже руки тряслись от
злобы, когда он стал рассчитываться, но рябой не позволил ему за себя
заплатить.
- Почему же? Ведь я вас приглашал, вы приняли приглашение?
- Нет, уж позвольте, - вынул свой портмоне рябой и, рассчитав свою
долю, уплатил особо.
- Вы меня обижаете, Семен Сидорыч!
- Так уж я хочу-с, - отрезал Семен Сидорович и, взяв шляпу, не
простившись ни с кем, пошел один из залы. Ламберт бросил деньги слуге и
торопливо выбежал вслед за ним, даже позабыв в своем смущении обо мне. Мы с
Тришатовым вышли после всех. Андреев как верста стоял у подъезда и ждал
Тришатова.
- Негодяй! - не утерпел было Ламберт.
- Но-но! - рыкнул на него Андреев и одним взмахом руки сбил с него
круглую шляпу, которая покатилась по тротуару. Ламб