тавить себя с достоинством. То есть я, пожалуй, и достойный человек, а
поставить себя с достоинством не умею. Вы понимаете, что так может быть? Да
все русские таковы, и знаете почему: потому что русские слишком богато и
многосторонне одарены, чтоб скоро приискать себе приличную форму. Тут дело
в форме. Большею частью мы, русские, так богато одарены, что для приличной
формы нам нужна гениальность. Ну, а гениальности-то всего чаще и не бывает,
потому что она и вообще редко бывает. Это только у французов и, пожалуй, у
некоторых других европейцев так хорошо определилась форма, что можно
глядеть с чрезвычайным достоинством и быть самым недостойным человеком.
Оттого так много форма у них и значит. Француз перенесет оскорбление,
настоящее, сердечное оскорбление и не поморщится, но щелчка в нос ни за что
не перенесет, потому что это есть нарушение принятой и увековеченной формы
приличий. Оттого-то так и падки наши барышни до французов, что форма у них
хороша. По-моему, впрочем, никакой формы и нет, а один только петух, le coq
gaulois11. Впрочем, этого я понимать не могу, я не женщина. Может быть,
петухи и хороши. Да и вообще я заврался, а вы меня не останавливаете.
Останавливайте меня чаще; когда я с вами говорю, мне хочется высказать все,
все, все. Я теряю всякую форму. Я даже согласен, что я не только формы, но
и достоинств никаких не имею. Объявляю вам об этом. Даже не забочусь ни о
каких достоинствах. Теперь все во мне остановилось. Вы сами знаете отчего.
У меня ни одной человеческой мысли нет в голове. Я давно уж не знаю, что на
свете делается, ни в России, ни здесь. Я вот Дрезден проехал и не помню,
какой такой Дрезден. Вы сами знаете, что меня поглотило. Так как я не имею
никакой надежды и в глазах ваших нуль, то и говорю прямо: я только вас
везде вижу, а остальное мне все равно. За что и как я вас люблю - не знаю.
Знаете ли, что, может быть, вы вовсе не хороши? Представьте себе, я даже не
знаю, хороши ли вы или нет, даже лицом? Сердце, наверное, у вас нехорошее;
ум неблагородный; это очень может быть.
--------
11 - галльский петух(франц.).
- Может быть, вы потому и рассчитываете закупить меня деньгами, -
сказала она, - что не верите в мое благородство?
- Когда я рассчитывал купить вас деньгами? - вскричал я.
- Вы зарапортовались и потеряли вашу нитку. Если не меня купить, то
мое уважение вы думаете купить деньгами.
- Ну нет, это не совсем так. Я вам сказал, что мне трудно объясняться.
Вы подавляете меня. Не сердитесь на мою болтовню. Вы понимаете, почему на
меня нельзя сердиться: я просто сумасшедший. А, впрочем, мне все равно,
хоть и сердитесь. Мне у себя наверху, в каморке, стоит вспомнить и
вообразить только шум вашего платья, и я руки себе искусать готов. И за что
вы на меня сердитесь? За то, что я называю себя рабом? Пользуйтесь,
пользуйтесь моим рабством, пользуйтесь! Знаете ли вы, что я когда-нибудь
вас убью? Не потому убью, что разлюблю иль приревную, а - так, просто убью,
потому что меня иногда тянет вас съесть. Вы смеетесь.
- Совсем не смеюсь, - сказала она с гневом. - Я приказываю вам
молчать.
Она остановилась, едва переводя дух от гнева. Ей-богу, я не знаю,
хороша ли она была собой, но я всегда любил смотреть, когда она так предо
мною останавливалась, а потому и любил часто вызывать ее гнев. Может быть,
она заметила это и нарочно сердилась. Я ей это высказал.
- Какая грязь! - воскликнула она с отвращением.
- Мне вс
поставить себя с достоинством не умею. Вы понимаете, что так может быть? Да
все русские таковы, и знаете почему: потому что русские слишком богато и
многосторонне одарены, чтоб скоро приискать себе приличную форму. Тут дело
в форме. Большею частью мы, русские, так богато одарены, что для приличной
формы нам нужна гениальность. Ну, а гениальности-то всего чаще и не бывает,
потому что она и вообще редко бывает. Это только у французов и, пожалуй, у
некоторых других европейцев так хорошо определилась форма, что можно
глядеть с чрезвычайным достоинством и быть самым недостойным человеком.
Оттого так много форма у них и значит. Француз перенесет оскорбление,
настоящее, сердечное оскорбление и не поморщится, но щелчка в нос ни за что
не перенесет, потому что это есть нарушение принятой и увековеченной формы
приличий. Оттого-то так и падки наши барышни до французов, что форма у них
хороша. По-моему, впрочем, никакой формы и нет, а один только петух, le coq
gaulois11. Впрочем, этого я понимать не могу, я не женщина. Может быть,
петухи и хороши. Да и вообще я заврался, а вы меня не останавливаете.
Останавливайте меня чаще; когда я с вами говорю, мне хочется высказать все,
все, все. Я теряю всякую форму. Я даже согласен, что я не только формы, но
и достоинств никаких не имею. Объявляю вам об этом. Даже не забочусь ни о
каких достоинствах. Теперь все во мне остановилось. Вы сами знаете отчего.
У меня ни одной человеческой мысли нет в голове. Я давно уж не знаю, что на
свете делается, ни в России, ни здесь. Я вот Дрезден проехал и не помню,
какой такой Дрезден. Вы сами знаете, что меня поглотило. Так как я не имею
никакой надежды и в глазах ваших нуль, то и говорю прямо: я только вас
везде вижу, а остальное мне все равно. За что и как я вас люблю - не знаю.
Знаете ли, что, может быть, вы вовсе не хороши? Представьте себе, я даже не
знаю, хороши ли вы или нет, даже лицом? Сердце, наверное, у вас нехорошее;
ум неблагородный; это очень может быть.
--------
11 - галльский петух(франц.).
- Может быть, вы потому и рассчитываете закупить меня деньгами, -
сказала она, - что не верите в мое благородство?
- Когда я рассчитывал купить вас деньгами? - вскричал я.
- Вы зарапортовались и потеряли вашу нитку. Если не меня купить, то
мое уважение вы думаете купить деньгами.
- Ну нет, это не совсем так. Я вам сказал, что мне трудно объясняться.
Вы подавляете меня. Не сердитесь на мою болтовню. Вы понимаете, почему на
меня нельзя сердиться: я просто сумасшедший. А, впрочем, мне все равно,
хоть и сердитесь. Мне у себя наверху, в каморке, стоит вспомнить и
вообразить только шум вашего платья, и я руки себе искусать готов. И за что
вы на меня сердитесь? За то, что я называю себя рабом? Пользуйтесь,
пользуйтесь моим рабством, пользуйтесь! Знаете ли вы, что я когда-нибудь
вас убью? Не потому убью, что разлюблю иль приревную, а - так, просто убью,
потому что меня иногда тянет вас съесть. Вы смеетесь.
- Совсем не смеюсь, - сказала она с гневом. - Я приказываю вам
молчать.
Она остановилась, едва переводя дух от гнева. Ей-богу, я не знаю,
хороша ли она была собой, но я всегда любил смотреть, когда она так предо
мною останавливалась, а потому и любил часто вызывать ее гнев. Может быть,
она заметила это и нарочно сердилась. Я ей это высказал.
- Какая грязь! - воскликнула она с отвращением.
- Мне вс