гу судить об этом как следует. Ну, так всякая эдакая здешняя семья в
полнейшем рабстве и повиновении у фатера. Все работают, как волы, и все
копят деньги, как жиды. Положим, фатер скопил уже столько-то гульденов и
рассчитывает на старшего сына, чтобы ему ремесло аль землишку передать; для
этого дочери приданого не дают, и она остается в девках. Для этого же
младшего сына продают в кабалу аль в солдаты и деньги приобщают к домашнему
капиталу. Право, это здесь делается; я расспрашивал. Все это делается не
иначе, как от честности, от усиленной честности, до того, что и младший
проданный сын верует, что его не иначе, как от честности, продали, - а уж
это идеал, когда сама жертва радуется, что ее на заклание ведут. Что же
дальше? Дальше то, что и старшему тоже не легче: есть там у него такая
Амальхен, с которою он сердцем соединился, - но жениться нельзя, потому что
гульденов еще столько не накоплено. Тоже ждут благонравно и искренно и с
улыбкой на заклание идут. У Амальхен уж щеки ввалились, сохнет. Наконец,
лет через двадцать, благосостояние умножилось; гульдены честно и
добродетельно скоплены. Фатер благословляет сорокалетнего старшего и
тридцатипятилетнюю Амальхен, с иссохшей грудью и красным носом... При этом
плачет, мораль читает и умирает. Старший превращается сам в добродетельного
фатера, и начинается опять та же история. Лет эдак чрез пятьдесят или чрез
семьдесят внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный
капитал и передает своему сыну, тот своему, тот своему, и поколений чрез
пять или шесть выходит сам барон Ротшильд или Гоппе и Комп., или там черт
знает кто. Ну-с, как же не величественное зрелище: столетний или
двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум, честность, характер,
твердость, расчет, аист на крыше! Чего же вам еще, ведь уж выше этого нет
ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и виновных, то
есть чуть-чуть на них не похожих, тотчас же казнить. Ну-с, так вот в чем
дело: я уж лучше хочу дебоширить по-русски или разживаться на рулетке. Не
хочу я быть Гоппе и Комп. чрез пять поколений. Мне деньги нужны для меня
самого, а я не считаю всего себя чем-то необходимым и придаточным к
капиталу. Я знаю, что я ужасно наврал, но пусть так оно и будет. Таковы мои
убеждения.
- Не знаю, много ли правды в том, что вы говорили, - задумчиво заметил
генерал, - но знаю наверное, что вы нестерпимо начинаете форсить, чуть лишь
вам капельку позволят забыться...
По обыкновению своему, он не договорил. Если наш генерал начинал о
чем-нибудь говорить, хотя капельку позначительнее обыкновенного обыденного
разговора, то никогда не договаривал. Француз небрежно слушал, немного
выпучив глаза. Он почти ничего не понял из того, что я говорил. Полина
смотрела с каким-то высокомерным равнодушием. Казалось, она не только меня,
но и ничего не слыхала из сказанного в этот раз за столом.
Глава V
Она была в необыкновенной задумчивости, но тотчас по выходе из-за
стола велела мне сопровождать себя на прогулку. Мы взяли детей и
отправились в парк к фонтану.
Так как я был в особенно возбужденном состоянии, то и брякнул глупо и
грубо вопрос: почему наш маркиз Де-Грие, французик, не только не
сопровождает ее теперь, когда она выходит куда-нибудь, но даже и не говорит
с нею по целым дням?
- Потому что он подлец, - странно ответила она мне. Я никогда еще не
слышал от нее такого отзыва о Де-Грие и замолчал, поб
полнейшем рабстве и повиновении у фатера. Все работают, как волы, и все
копят деньги, как жиды. Положим, фатер скопил уже столько-то гульденов и
рассчитывает на старшего сына, чтобы ему ремесло аль землишку передать; для
этого дочери приданого не дают, и она остается в девках. Для этого же
младшего сына продают в кабалу аль в солдаты и деньги приобщают к домашнему
капиталу. Право, это здесь делается; я расспрашивал. Все это делается не
иначе, как от честности, от усиленной честности, до того, что и младший
проданный сын верует, что его не иначе, как от честности, продали, - а уж
это идеал, когда сама жертва радуется, что ее на заклание ведут. Что же
дальше? Дальше то, что и старшему тоже не легче: есть там у него такая
Амальхен, с которою он сердцем соединился, - но жениться нельзя, потому что
гульденов еще столько не накоплено. Тоже ждут благонравно и искренно и с
улыбкой на заклание идут. У Амальхен уж щеки ввалились, сохнет. Наконец,
лет через двадцать, благосостояние умножилось; гульдены честно и
добродетельно скоплены. Фатер благословляет сорокалетнего старшего и
тридцатипятилетнюю Амальхен, с иссохшей грудью и красным носом... При этом
плачет, мораль читает и умирает. Старший превращается сам в добродетельного
фатера, и начинается опять та же история. Лет эдак чрез пятьдесят или чрез
семьдесят внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный
капитал и передает своему сыну, тот своему, тот своему, и поколений чрез
пять или шесть выходит сам барон Ротшильд или Гоппе и Комп., или там черт
знает кто. Ну-с, как же не величественное зрелище: столетний или
двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум, честность, характер,
твердость, расчет, аист на крыше! Чего же вам еще, ведь уж выше этого нет
ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и виновных, то
есть чуть-чуть на них не похожих, тотчас же казнить. Ну-с, так вот в чем
дело: я уж лучше хочу дебоширить по-русски или разживаться на рулетке. Не
хочу я быть Гоппе и Комп. чрез пять поколений. Мне деньги нужны для меня
самого, а я не считаю всего себя чем-то необходимым и придаточным к
капиталу. Я знаю, что я ужасно наврал, но пусть так оно и будет. Таковы мои
убеждения.
- Не знаю, много ли правды в том, что вы говорили, - задумчиво заметил
генерал, - но знаю наверное, что вы нестерпимо начинаете форсить, чуть лишь
вам капельку позволят забыться...
По обыкновению своему, он не договорил. Если наш генерал начинал о
чем-нибудь говорить, хотя капельку позначительнее обыкновенного обыденного
разговора, то никогда не договаривал. Француз небрежно слушал, немного
выпучив глаза. Он почти ничего не понял из того, что я говорил. Полина
смотрела с каким-то высокомерным равнодушием. Казалось, она не только меня,
но и ничего не слыхала из сказанного в этот раз за столом.
Глава V
Она была в необыкновенной задумчивости, но тотчас по выходе из-за
стола велела мне сопровождать себя на прогулку. Мы взяли детей и
отправились в парк к фонтану.
Так как я был в особенно возбужденном состоянии, то и брякнул глупо и
грубо вопрос: почему наш маркиз Де-Грие, французик, не только не
сопровождает ее теперь, когда она выходит куда-нибудь, но даже и не говорит
с нею по целым дням?
- Потому что он подлец, - странно ответила она мне. Я никогда еще не
слышал от нее такого отзыва о Де-Грие и замолчал, поб