ли на вопрос: почему
именно мой сегодняшний, бестолковый и безобразный проигрыш не оставил во
мне никакого сомнения? Я все-таки вполне уверен, что чуть только я начну
играть для себя, то выиграю непременно.
- Почему же вы так наверно убеждены?
- Если хотите - не знаю. Я знаю только, что мне надо выиграть, что это
тоже единственный мой исход. Ну вот потому, может быть, мне и кажется, что
я непременно должен выиграть.
- Стало быть, вам тоже слишком надо, если вы фанатически уверены?
- Бьюсь об заклад, что вы сомневаетесь, что я в состоянии ощущать
серьезную надобность?
- Это мне все равно, - тихо и равнодушно ответила Полина. - Если
хотите - да, я сомневаюсь, чтоб вас мучило что-нибудь серьезно. Вы можете
мучиться, но не серьезно. Вы человек беспорядочный и неустановившийся. Для
чего вам деньги? Во всех резонах, которые вы мне тогда представили, я
ничего не нашла серьезного.
- Кстати, - перебил я, - вы говорили, что вам долг нужно отдать.
Хорош, значит, долг! Не французу ли?
- Что за вопросы? Вы сегодня особенно резки. Уж не пьяны ли?
- Вы знаете, что я все себе позволяю говорить, и спрашиваю иногда
очень откровенно. Повторяю, я ваш раб, а рабов не стыдятся, и раб оскорбить
не может.
- Все это вздор! И терпеть я не могу этой вашей "рабской" теории.
- Заметьте себе, что я не потому говорю про мое рабство, чтоб желал
быть вашим рабом, а просто - говорю, как о факте, совсем не от меня
зависящем.
- Говорите прямо, зачем вам деньги?
- А вам зачем это знать?
- Как хотите, - ответила она и гордо повела головой.
- Рабской теории не те'рпите, а рабства требуете: "Отвечать и не
рассуждать!" Хорошо, пусть так. Зачем деньги, вы спрашиваете? Как зачем?
Деньги - все!
- Понимаю, но не впадать же в такое сумасшествие, их желая! Вы ведь
тоже доходите до исступления, до фатализма. Тут есть что-нибудь, какая-то
особая цель. Говорите без извилин, я так хочу.
Она как будто начинала сердиться, и мне ужасно понравилось, что она
так с сердцем допрашивала.
- Разумеется, есть цель, - сказал я, - но я не сумею объяснить -
какая. Больше ничего, что с деньгами я стану и для вас другим человеком, а
не рабом.
- Как? как вы этого достигнете?
- Как достигну? как, вы даже не понимаете, как могу я достигнуть, чтоб
вы взглянули на меня иначе, как на раба! Ну вот этого-то я и не хочу, таких
удивлений и недоумений.
- Вы говорили, что вам это рабство наслаждение. Я так и сама думала.
- Вы так думали, - вскричал я с каким-то странным наслаждением. - Ах,
как эдакая наивность от вас хороша! Ну да, да, мне от вас рабство -
наслаждение. Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности и
ничтожества! - продолжал я бредить. - Черт знает, может быть, оно есть и в
кнуте, когда кнут ложится на спину и рвет в клочки мясо... Но я хочу, может
быть, попытать и других наслаждений. Мне давеча генерал при вас за столом
наставление читал за семьсот рублей в год, которых я, может быть, еще и не
получу от него. Меня маркиз Де-Грие, поднявши брови, рассматривает и в то
же время не замечает. А я, с своей стороны, может быть, желаю страстно
взять маркиза Де-Грие при вас за нос?
- Речи молокососа. При всяком положении можно поставить себя с
достоинством. Если тут борьба, то она еще возвысит, а не унизит.
- Прямо из прописи! Вы только предположите, что я, может быть, не умею
пос
именно мой сегодняшний, бестолковый и безобразный проигрыш не оставил во
мне никакого сомнения? Я все-таки вполне уверен, что чуть только я начну
играть для себя, то выиграю непременно.
- Почему же вы так наверно убеждены?
- Если хотите - не знаю. Я знаю только, что мне надо выиграть, что это
тоже единственный мой исход. Ну вот потому, может быть, мне и кажется, что
я непременно должен выиграть.
- Стало быть, вам тоже слишком надо, если вы фанатически уверены?
- Бьюсь об заклад, что вы сомневаетесь, что я в состоянии ощущать
серьезную надобность?
- Это мне все равно, - тихо и равнодушно ответила Полина. - Если
хотите - да, я сомневаюсь, чтоб вас мучило что-нибудь серьезно. Вы можете
мучиться, но не серьезно. Вы человек беспорядочный и неустановившийся. Для
чего вам деньги? Во всех резонах, которые вы мне тогда представили, я
ничего не нашла серьезного.
- Кстати, - перебил я, - вы говорили, что вам долг нужно отдать.
Хорош, значит, долг! Не французу ли?
- Что за вопросы? Вы сегодня особенно резки. Уж не пьяны ли?
- Вы знаете, что я все себе позволяю говорить, и спрашиваю иногда
очень откровенно. Повторяю, я ваш раб, а рабов не стыдятся, и раб оскорбить
не может.
- Все это вздор! И терпеть я не могу этой вашей "рабской" теории.
- Заметьте себе, что я не потому говорю про мое рабство, чтоб желал
быть вашим рабом, а просто - говорю, как о факте, совсем не от меня
зависящем.
- Говорите прямо, зачем вам деньги?
- А вам зачем это знать?
- Как хотите, - ответила она и гордо повела головой.
- Рабской теории не те'рпите, а рабства требуете: "Отвечать и не
рассуждать!" Хорошо, пусть так. Зачем деньги, вы спрашиваете? Как зачем?
Деньги - все!
- Понимаю, но не впадать же в такое сумасшествие, их желая! Вы ведь
тоже доходите до исступления, до фатализма. Тут есть что-нибудь, какая-то
особая цель. Говорите без извилин, я так хочу.
Она как будто начинала сердиться, и мне ужасно понравилось, что она
так с сердцем допрашивала.
- Разумеется, есть цель, - сказал я, - но я не сумею объяснить -
какая. Больше ничего, что с деньгами я стану и для вас другим человеком, а
не рабом.
- Как? как вы этого достигнете?
- Как достигну? как, вы даже не понимаете, как могу я достигнуть, чтоб
вы взглянули на меня иначе, как на раба! Ну вот этого-то я и не хочу, таких
удивлений и недоумений.
- Вы говорили, что вам это рабство наслаждение. Я так и сама думала.
- Вы так думали, - вскричал я с каким-то странным наслаждением. - Ах,
как эдакая наивность от вас хороша! Ну да, да, мне от вас рабство -
наслаждение. Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности и
ничтожества! - продолжал я бредить. - Черт знает, может быть, оно есть и в
кнуте, когда кнут ложится на спину и рвет в клочки мясо... Но я хочу, может
быть, попытать и других наслаждений. Мне давеча генерал при вас за столом
наставление читал за семьсот рублей в год, которых я, может быть, еще и не
получу от него. Меня маркиз Де-Грие, поднявши брови, рассматривает и в то
же время не замечает. А я, с своей стороны, может быть, желаю страстно
взять маркиза Де-Грие при вас за нос?
- Речи молокососа. При всяком положении можно поставить себя с
достоинством. Если тут борьба, то она еще возвысит, а не унизит.
- Прямо из прописи! Вы только предположите, что я, может быть, не умею
пос