собственно
расчет довольно мало значит и вовсе не имеет той важности, которую ему
придают многие игроки. Они сидят с разграфленными бумажками, замечают
удары, считают, выводят шансы, рассчитывают, наконец ставят и - проигрывают
точно так же, как и мы, простые смертные, играющие без расчету. Но зато я
вывел одно заключение, которое, кажется, верно: действительно, в течении
случайных шансов бывает хоть и не система, но как будто какой-то порядок,
что, конечно, очень странно. Например, бывает, что после двенадцати средних
цифр наступают двенадцать последних; два раза, положим, удар ложится на эти
двенадцать последних и переходит на двенадцать первых. Упав на двенадцать
первых, переходит опять на двенадцать средних, ударяет сряду три, четыре
раза по средним и опять переходит на двенадцать последних, где, опять после
двух раз, переходит к первым, на первых опять бьет один раз и опять
переходит на три удара средних, и таким образом продолжается в течение
полутора или двух часов. Один, три и два, один, три и два. Это очень
забавно. Иной день или иное утро идет, например, так, что красная сменяется
черною и обратно почти без всякого порядка, поминутно, так что больше
двух-трех ударов сряду на красную или на черную не ложится. На другой же
день или на другой вечер бывает сряду одна красная; доходит, например,
больше чем до двадцати двух раз сряду и так идет непременно в продолжении
некоторого времени, например, в продолжении целого дня. Мне много в этом
объяснил мистер Астлей, который целое утро простоял у игорных столов, но
сам не поставил ни разу. Что же касается до меня, то я весь проигрался до
тла и очень скоро. Я прямо сразу поставил на четку двадцать фридрихсдоров и
выиграл, поставил пять и опять выиграл и таким образом еще раза два или
три. Я думаю, у меня сошлось в руках около четырехсот фридрихсдоров в
какие-нибудь пять минут. Тут бы мне и отойти, но во мне родилось какое-то
странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок,
выставить ей язык. Я поставил самую большую позволенную ставку, в четыре
тысячи гульденов, и проиграл. Затем, разгорячившись, вынул все, что у меня
оставалось, поставил на ту же ставку и проиграл опять, после чего отошел от
стола, как оглушенный. Я даже не понимал, что это со мною было, и объявил о
моем проигрыше Полине Александровне только пред самым обедом. До того
времени я все шатался в парке.
За обедом я был опять в возбужденном состоянии, так же как и три дня
тому назад. Француз и m-lle Blanche опять обедали с нами. Оказалось, что
m-lle Blanche была утром в игорных залах и видела мои подвиги. В этот раз
она заговорила со мною как-то внимательнее. Француз пошел прямее и просто
спросил меня, неужели я проиграл свои собственные деньги? Мне кажется, он
подозревает Полину. Одним словом, тут что-то есть. Я тотчас же солгал и
сказал, что свои.
Генерал был чрезвычайно удивлен: откуда я взял такие деньги? Я
объяснил, что начал с десяти фридрихсдоров, что шесть или семь ударов
сряду, надвое, довели меня до пяти или до шести тысяч гульденов и что потом
я все спустил с двух ударов.
Все это, конечно, было вероятно. Объясняя это, я посмотрел на Полину,
но ничего не мог разобрать в ее лице. Однако ж она мне дала солгать и не
поправила меня; из этого я заключил, что мне и надо было солгать и скрыть,
что я играл за нее. Во всяком случае, думал я про себя, она обязана мне
объяснением и давеча обещала мне кое-что открыть.
Я дум
расчет довольно мало значит и вовсе не имеет той важности, которую ему
придают многие игроки. Они сидят с разграфленными бумажками, замечают
удары, считают, выводят шансы, рассчитывают, наконец ставят и - проигрывают
точно так же, как и мы, простые смертные, играющие без расчету. Но зато я
вывел одно заключение, которое, кажется, верно: действительно, в течении
случайных шансов бывает хоть и не система, но как будто какой-то порядок,
что, конечно, очень странно. Например, бывает, что после двенадцати средних
цифр наступают двенадцать последних; два раза, положим, удар ложится на эти
двенадцать последних и переходит на двенадцать первых. Упав на двенадцать
первых, переходит опять на двенадцать средних, ударяет сряду три, четыре
раза по средним и опять переходит на двенадцать последних, где, опять после
двух раз, переходит к первым, на первых опять бьет один раз и опять
переходит на три удара средних, и таким образом продолжается в течение
полутора или двух часов. Один, три и два, один, три и два. Это очень
забавно. Иной день или иное утро идет, например, так, что красная сменяется
черною и обратно почти без всякого порядка, поминутно, так что больше
двух-трех ударов сряду на красную или на черную не ложится. На другой же
день или на другой вечер бывает сряду одна красная; доходит, например,
больше чем до двадцати двух раз сряду и так идет непременно в продолжении
некоторого времени, например, в продолжении целого дня. Мне много в этом
объяснил мистер Астлей, который целое утро простоял у игорных столов, но
сам не поставил ни разу. Что же касается до меня, то я весь проигрался до
тла и очень скоро. Я прямо сразу поставил на четку двадцать фридрихсдоров и
выиграл, поставил пять и опять выиграл и таким образом еще раза два или
три. Я думаю, у меня сошлось в руках около четырехсот фридрихсдоров в
какие-нибудь пять минут. Тут бы мне и отойти, но во мне родилось какое-то
странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок,
выставить ей язык. Я поставил самую большую позволенную ставку, в четыре
тысячи гульденов, и проиграл. Затем, разгорячившись, вынул все, что у меня
оставалось, поставил на ту же ставку и проиграл опять, после чего отошел от
стола, как оглушенный. Я даже не понимал, что это со мною было, и объявил о
моем проигрыше Полине Александровне только пред самым обедом. До того
времени я все шатался в парке.
За обедом я был опять в возбужденном состоянии, так же как и три дня
тому назад. Француз и m-lle Blanche опять обедали с нами. Оказалось, что
m-lle Blanche была утром в игорных залах и видела мои подвиги. В этот раз
она заговорила со мною как-то внимательнее. Француз пошел прямее и просто
спросил меня, неужели я проиграл свои собственные деньги? Мне кажется, он
подозревает Полину. Одним словом, тут что-то есть. Я тотчас же солгал и
сказал, что свои.
Генерал был чрезвычайно удивлен: откуда я взял такие деньги? Я
объяснил, что начал с десяти фридрихсдоров, что шесть или семь ударов
сряду, надвое, довели меня до пяти или до шести тысяч гульденов и что потом
я все спустил с двух ударов.
Все это, конечно, было вероятно. Объясняя это, я посмотрел на Полину,
но ничего не мог разобрать в ее лице. Однако ж она мне дала солгать и не
поправила меня; из этого я заключил, что мне и надо было солгать и скрыть,
что я играл за нее. Во всяком случае, думал я про себя, она обязана мне
объяснением и давеча обещала мне кое-что открыть.
Я дум