дуется.
- Зяма его спать устроил, - сказал Лысый, забирая рукой из чашки кусок
холодца.
Дьяк повернулся вправо, поманил Озорника. Зэк подошел, вытирая о пиджак
жирные пальцы, опустил большую узколобую голову, будто хотел пободаться с
вором.
- Смени Зяму.
- Просим песню! - захлопала в ладоши Наталья. - Наша семейная просьба.
Мне Вадим уже рассказывал.
Они грянули одним мощным голосом, так что спящий Убей-Папу вздрогнул и
блаженно улыбнулся во сне.
Песня сразу одолела забродивший в зэках хмель, до приятного
просветления очистив головы.
Невеста смотрела на певцов, как зачарованная, сжимая при каждом новом
взлете голосов тонкими пальцами сильную руку жениха. После третьей песни
Барончик ринулся в пляс, выбивая по деревянному полу искрометную
цыганочку. Столкнулись вновь над столом кружки. Кто-то выругался, и
бледный голос Ольховского предупредил бригадира:
- Еще немного, и их не остановить.
- Где наш посаженый папа?
Ян Салич пожал плечами как раз в тот момент, когда Зяма вцепился ему в
лацкан пиджака, спросил свистящим шепотом:
- Борман, ты Гитлера уважаешь?
- Нас не представили...
- Ух, ёра! Хоть бы адресок оставил, где деньги спрятал, или усыновил.
Ласки в тебе, суке, нет. Помрешь ведь скоро.
- Хорошо, - устало согласился Ольховский, - записывайте адрес.
Зяма от неожиданности тряхнул головой и, сразу став серьезным, вплотную
приблизился своим лицом к лицу Яна Салича:
- Не гоните, фашистяка?! Говорите. У меня шикарная намять на деньги.
- Москва, Петровка, 38.
Калаяиов клацнул зубами у самого носа невозмутимого Ольховского,
имитируя укус:
- Вы-законченный негодяй! Самый гадкий покойник из тех, кто забыл
занять свое место в гробу. Обмануть доверчивого юношу!
- Отец Кирилл, - окликнул Тихомирова Упоров, - оставляю Натали на ваше.
попечение.
- Сделайте милость.
Вадим подвинул стул и через вторую дверь вышел в коридор. Он расстегнул
ворот рубахи, стащил с шеи надоевший галстук с голозадой русалкой, спрятал
его в карман. Прислушиваясь к вязкой, зажатой в узком проходе тишине,
прошел осторожно по проседающим половицам и уловил едва различимый шумок.
Первая дверь оказалась запертой, опечатанной сургучной печатью, вероятно,
для того, чтобы соблазнить кого-нибудь из соскучившихся по старому ремеслу
зэков. Шум усилился и уже напоминал хрипы, переходящие в страстное
бормотание. Он успел пожалеть, что не прихватил с собой нож, прежде чем
распахнул последнюю перед глухой стеной дверь.
...Дьяк полулежал в потертом кожаном кресле китайской работы с
отсутствующим взглядом остывающего от удовольствия человека и расстегнутой
ширинкой серых в коричневую полоску планов. Свет трехрожковой люстры
освещал левую половину .лица урки, в то время как правая находилась в тени
массивной спинки кресла.
"Он жив, и ему хорошо", - облегченно вздохнул Упоров, через секунду
пожалев о своем визите.
- Пожалуй, я некстати, - пробормотал Вадим, но Дьяк приветливо махнул
рукой:
- Канай сюда, сынок! Ираклий вот никак не может, а я по-стариковски
досрочно управился.
На полу лежали двое. Волосатая спина грузина взбугрилась мышцами, и
голые пятки кассирши Клавы колотили по ней с жадным нетерпением.
- Противное занятие, а забирает, - прошамкал устало Дьяк. - Человек -
он тот же скот. Ему абы с кем перепихнуться. Для некоторых это дело важней
водки.
Ты что приперся-то, Вадик?
- Разговор есть, Пиканор Евстафьевич.
Дьяк сполз с крес
- Зяма его спать устроил, - сказал Лысый, забирая рукой из чашки кусок
холодца.
Дьяк повернулся вправо, поманил Озорника. Зэк подошел, вытирая о пиджак
жирные пальцы, опустил большую узколобую голову, будто хотел пободаться с
вором.
- Смени Зяму.
- Просим песню! - захлопала в ладоши Наталья. - Наша семейная просьба.
Мне Вадим уже рассказывал.
Они грянули одним мощным голосом, так что спящий Убей-Папу вздрогнул и
блаженно улыбнулся во сне.
Песня сразу одолела забродивший в зэках хмель, до приятного
просветления очистив головы.
Невеста смотрела на певцов, как зачарованная, сжимая при каждом новом
взлете голосов тонкими пальцами сильную руку жениха. После третьей песни
Барончик ринулся в пляс, выбивая по деревянному полу искрометную
цыганочку. Столкнулись вновь над столом кружки. Кто-то выругался, и
бледный голос Ольховского предупредил бригадира:
- Еще немного, и их не остановить.
- Где наш посаженый папа?
Ян Салич пожал плечами как раз в тот момент, когда Зяма вцепился ему в
лацкан пиджака, спросил свистящим шепотом:
- Борман, ты Гитлера уважаешь?
- Нас не представили...
- Ух, ёра! Хоть бы адресок оставил, где деньги спрятал, или усыновил.
Ласки в тебе, суке, нет. Помрешь ведь скоро.
- Хорошо, - устало согласился Ольховский, - записывайте адрес.
Зяма от неожиданности тряхнул головой и, сразу став серьезным, вплотную
приблизился своим лицом к лицу Яна Салича:
- Не гоните, фашистяка?! Говорите. У меня шикарная намять на деньги.
- Москва, Петровка, 38.
Калаяиов клацнул зубами у самого носа невозмутимого Ольховского,
имитируя укус:
- Вы-законченный негодяй! Самый гадкий покойник из тех, кто забыл
занять свое место в гробу. Обмануть доверчивого юношу!
- Отец Кирилл, - окликнул Тихомирова Упоров, - оставляю Натали на ваше.
попечение.
- Сделайте милость.
Вадим подвинул стул и через вторую дверь вышел в коридор. Он расстегнул
ворот рубахи, стащил с шеи надоевший галстук с голозадой русалкой, спрятал
его в карман. Прислушиваясь к вязкой, зажатой в узком проходе тишине,
прошел осторожно по проседающим половицам и уловил едва различимый шумок.
Первая дверь оказалась запертой, опечатанной сургучной печатью, вероятно,
для того, чтобы соблазнить кого-нибудь из соскучившихся по старому ремеслу
зэков. Шум усилился и уже напоминал хрипы, переходящие в страстное
бормотание. Он успел пожалеть, что не прихватил с собой нож, прежде чем
распахнул последнюю перед глухой стеной дверь.
...Дьяк полулежал в потертом кожаном кресле китайской работы с
отсутствующим взглядом остывающего от удовольствия человека и расстегнутой
ширинкой серых в коричневую полоску планов. Свет трехрожковой люстры
освещал левую половину .лица урки, в то время как правая находилась в тени
массивной спинки кресла.
"Он жив, и ему хорошо", - облегченно вздохнул Упоров, через секунду
пожалев о своем визите.
- Пожалуй, я некстати, - пробормотал Вадим, но Дьяк приветливо махнул
рукой:
- Канай сюда, сынок! Ираклий вот никак не может, а я по-стариковски
досрочно управился.
На полу лежали двое. Волосатая спина грузина взбугрилась мышцами, и
голые пятки кассирши Клавы колотили по ней с жадным нетерпением.
- Противное занятие, а забирает, - прошамкал устало Дьяк. - Человек -
он тот же скот. Ему абы с кем перепихнуться. Для некоторых это дело важней
водки.
Ты что приперся-то, Вадик?
- Разговор есть, Пиканор Евстафьевич.
Дьяк сполз с крес