им? Разливай да пей! За здоровье Никиты
Сергеевича!
Бригадир в спор не вмешивался. Он стоял у печки, давая понять зэкам,
что их разговоры - всего лишь слова, решение примет он - Вадим Упоров.
Дело то было не очень хитрым: два ящика тушенки - бригадная премия за
досрочную проходку - были обменены на ящик спирта. Осталось только выпить.
Но администрация лагеря вернулась к обещанию дать бригаде четыре
бульдозера, которые надо было к весне отремонтировать. Ольховский что-то
прикинул и своим скучным, почти механическим, голосом предложил привести
бульдозеры в порядок немедленно, сделать вскрышу, а к весне уже иметь
готовый полигон для промывки.
Раз ремонт, значит - запасные части. Где их возьмешь в конце сезона?
Ольховский, оказывается, был готов и к этому:
- Ящик спирта. Тогда ремонт можем начинать хоть завтра.
Но Капитон Зубцов без боя не сдавался. Он был мастером на все руки, а
цена мастера в России издревле измерялась зельем. Шершавый сразу смекнул,
чем пахнут предложения бывшего осведомителя гестапо, и хотел было ему
врезать по мусалам или погнуть лом о его морщинистую шею, но тут наконец
вмешался бугор и сказал:
- Спирт идет на дело!
- Дело мы сделали! Рекорд поставлен! - Шершавый захлебывался желанием
опрокинуть в сосущую требуху свои законные сто граммов спирта и взывал к
групповому сознанию. - Законный расчет подавай! Бесконвойники наш спирт
жрать будут, а мы лапу сосать? - Он уже трясся от негодования, все больше
разжигаясь и теряя контроль над нервами.
Упоров смотрел мимо распахнутого рта зэка в крохотное оконце. Думал:
"Такому что в тюрьме сидеть, что революцию делать. В любое дерьмо его
водка смахнет.
И хоть человек Капитон в трезвом разуме не мерзкий, прогнать все равно
придется, чтобы воду не мутил..."
Бригадир заметил, как по стене пробежал паук, забрался в мох да и
пропал там сразу, слившись с высохшими травинками. Солнце пригревало с
нищенской щедростью, до ближайших холодов оставалось не так уж долго, но
сделать вскрышу должны успеть...
Он прикрыл глаза, тепло стало приятным и ласковым, как тепло изразцовой
печки детства, что стояла посреди свежебеленой кухни, чьи резные окна
выходили в заснеженный сад. Утром он прислонялся сбоку печки щекой и стоял
на одной ноге с закрытыми глазами, чтобы. не видеть укоризненного взгляда
деда, продолжая урывками досматривать прерванный сон. Дед делал вид, что
сердится, чиркая спичками под пахнущими смолой лучинами, и когда они
вспыхивали, запах становился общим, заполняя на несколько минут весь дом.
Иногда в этом приятном домашнем тепле появлялся другой запах -
холодного хлеба из холщовой котомки возвратившегося с охоты деда. Он
протягивал ломоть, говорил:
- Это тебе от зайца!
Зайца ели на следующий день. Мальчик знал - едят зайца, хотя дед тайком
обдирал зверька в сарае, подвесив за задние лапки к березовой жерди у
потолка, на которой висели заготовленные летом веники.
Тайна жила в их взглядах за обеденным, столом и во взгляде весьма
довольного собой лобастого гончака Карая. Она соединяла всех, у нее был
запах: тайна пахла обманом. Мальчик не знал - он маленький, и его берегут
от жестокостей жизни.
Обидевшись на взрослых, Вадим относил хлеб Караю. чтобы замкнуть
порочный круг. Но ночью, слушая покаянные молитвы деда, подвергался другим
сомнениям: дед представлялся ему смущенным, растерянным.
Тогда становилось жалко и деда, и зайца. Прощение приходило под
трогающее душу "Отче наш..."
Сергеевича!
Бригадир в спор не вмешивался. Он стоял у печки, давая понять зэкам,
что их разговоры - всего лишь слова, решение примет он - Вадим Упоров.
Дело то было не очень хитрым: два ящика тушенки - бригадная премия за
досрочную проходку - были обменены на ящик спирта. Осталось только выпить.
Но администрация лагеря вернулась к обещанию дать бригаде четыре
бульдозера, которые надо было к весне отремонтировать. Ольховский что-то
прикинул и своим скучным, почти механическим, голосом предложил привести
бульдозеры в порядок немедленно, сделать вскрышу, а к весне уже иметь
готовый полигон для промывки.
Раз ремонт, значит - запасные части. Где их возьмешь в конце сезона?
Ольховский, оказывается, был готов и к этому:
- Ящик спирта. Тогда ремонт можем начинать хоть завтра.
Но Капитон Зубцов без боя не сдавался. Он был мастером на все руки, а
цена мастера в России издревле измерялась зельем. Шершавый сразу смекнул,
чем пахнут предложения бывшего осведомителя гестапо, и хотел было ему
врезать по мусалам или погнуть лом о его морщинистую шею, но тут наконец
вмешался бугор и сказал:
- Спирт идет на дело!
- Дело мы сделали! Рекорд поставлен! - Шершавый захлебывался желанием
опрокинуть в сосущую требуху свои законные сто граммов спирта и взывал к
групповому сознанию. - Законный расчет подавай! Бесконвойники наш спирт
жрать будут, а мы лапу сосать? - Он уже трясся от негодования, все больше
разжигаясь и теряя контроль над нервами.
Упоров смотрел мимо распахнутого рта зэка в крохотное оконце. Думал:
"Такому что в тюрьме сидеть, что революцию делать. В любое дерьмо его
водка смахнет.
И хоть человек Капитон в трезвом разуме не мерзкий, прогнать все равно
придется, чтобы воду не мутил..."
Бригадир заметил, как по стене пробежал паук, забрался в мох да и
пропал там сразу, слившись с высохшими травинками. Солнце пригревало с
нищенской щедростью, до ближайших холодов оставалось не так уж долго, но
сделать вскрышу должны успеть...
Он прикрыл глаза, тепло стало приятным и ласковым, как тепло изразцовой
печки детства, что стояла посреди свежебеленой кухни, чьи резные окна
выходили в заснеженный сад. Утром он прислонялся сбоку печки щекой и стоял
на одной ноге с закрытыми глазами, чтобы. не видеть укоризненного взгляда
деда, продолжая урывками досматривать прерванный сон. Дед делал вид, что
сердится, чиркая спичками под пахнущими смолой лучинами, и когда они
вспыхивали, запах становился общим, заполняя на несколько минут весь дом.
Иногда в этом приятном домашнем тепле появлялся другой запах -
холодного хлеба из холщовой котомки возвратившегося с охоты деда. Он
протягивал ломоть, говорил:
- Это тебе от зайца!
Зайца ели на следующий день. Мальчик знал - едят зайца, хотя дед тайком
обдирал зверька в сарае, подвесив за задние лапки к березовой жерди у
потолка, на которой висели заготовленные летом веники.
Тайна жила в их взглядах за обеденным, столом и во взгляде весьма
довольного собой лобастого гончака Карая. Она соединяла всех, у нее был
запах: тайна пахла обманом. Мальчик не знал - он маленький, и его берегут
от жестокостей жизни.
Обидевшись на взрослых, Вадим относил хлеб Караю. чтобы замкнуть
порочный круг. Но ночью, слушая покаянные молитвы деда, подвергался другим
сомнениям: дед представлялся ему смущенным, растерянным.
Тогда становилось жалко и деда, и зайца. Прощение приходило под
трогающее душу "Отче наш..."