у на землю. Прием был прост. Зато наклонившись, чтобы поднять
шапку, Вадим увидел за спиной татарина из третьего барака, который стоял,
отступив на нужную дистанцию и пряча ладонь в засаленный рукав вельветки.
Упоров резко повернулся, поглядел в прищуренные глаза татарина. Тот и
ухом не повел, только спросил улыбаясь:
- Что, Вадим, блохи беспокоят?
- От тебя ничего другого не перескочит. Встань вперед!
- Ты не больно хипишуй, Фартовый! - шепотом предупредил зэк.
- Встань, не то отломится!
Ключик ухватил татарина за руку, в которой должен был находиться нож, и
приставил к боку кусок заточенной скобы:
- Бугор передовой бригады просит. Ходатайствует, можно сказать. Уважь,
Равиль, не упрямься.
- Рано зубы казать начали! Фраерское отродье! - огрызнулся Равиль, но
место все-таки сменил, и это не ускользнуло от внимания раскрасневшегося
Дьяка. Никанор Евстафьевич подмигнул Упорову, продолжая, как ни в чем не
бывало, слушать занудный рассказ чахоточного Шарика:
- ...Три года назад зимовал на Золотнике. Там и туберкулез нажил.
Плаха, а не зона. Лучше бы, конечно, мне в побег уйти, да ведь все равно
надеешься...
- Капелюшный Степан Остапович! - выкрикнул дежурный капитан.
Шарик устало сунул холодноватую ладонь Никанору Епстафьевичу, запахнул
телогрейку, забыв обо всем, произнес:
- Коли в походе не пристрелят, до холодов должен дотянуть...
Капитан выкрикнул еще четыре фамилии и с облегчением захлопнул папку,
после, чего поднес к губам платок, как будто ему вдруг стало плохо. Но
убрав платок, выругался в сторону, где стояли сто двадцать семь "честных"
воров в настороженном кольце автоматчиков.
Еще через час этап погиалп в сторону хребта с веселым названием
Медвежья Свадьба.
Это было не рядовое зрелище, потому все прекратили работу, когда они
проходили мимо рабочей зоны. Гордые, независимые изгои, обреченные рождать
страх и ненависть человеческого стада. Воры сделали уход парадом, который
должен был запомниться фраерам несокрушимостью мятежного духа и
неизбежностью отмщения, тем жили эти странные люди, находящие в своем
обреченном состоянии повод для серой гордости...
В поселке кричала страшным голосом безутешная вдова старшины Подлипова,
а па плацу Крученого маслянисто поблескивала забытая лужа крови покойного.
"Что еще могло после них остаться? - спросил себя Упоров, проходя после
смены мимо плаца. Ответил тоже себе, чувствуя облегчение от того, что все
уже - в прошлом: - Еще одна лужа твоей крови..."
...Дьяка он нашел быстро. Тот поднял подернутые сединой брови, не
испугавшись нахальной близости дерзкого моряка, спросил:
- Чо тебе, Вадик?
Голос был тем же благодушным, каким он распевал на завалинке частушки с
профессором Соломоном Волковым по кличке Голос.
- За что вы хотели меня кончать, Никанор Евстафьевич?
В блеклых глазах, на самом дне воровской души, догорали две маленькие
черные свечки за упокой тех, кто ушагал по пыльному колымскому тракту.
Никанор Евстафьевич попытался улыбнуться, но улыбки не получилось, тогда
он сказал с подкупавшей детской простотой:
- Но ведь не убили.
И свечки погасли...
- Граждане сидельцы, водка создана для того, чтобы ее пить, а бугор
дуру гонит! Хочет нанести урон нашему трудовому горению! - пыхтел,
размахивая руками, Капитон Зубцов по кличке Шершавый.
- Ох, и голова у тебя, Капитоша, - подливал масла в огонь Гнус. - С
такой головой в Кремле сидеть надо!
- Шо базарим? Шо базар
шапку, Вадим увидел за спиной татарина из третьего барака, который стоял,
отступив на нужную дистанцию и пряча ладонь в засаленный рукав вельветки.
Упоров резко повернулся, поглядел в прищуренные глаза татарина. Тот и
ухом не повел, только спросил улыбаясь:
- Что, Вадим, блохи беспокоят?
- От тебя ничего другого не перескочит. Встань вперед!
- Ты не больно хипишуй, Фартовый! - шепотом предупредил зэк.
- Встань, не то отломится!
Ключик ухватил татарина за руку, в которой должен был находиться нож, и
приставил к боку кусок заточенной скобы:
- Бугор передовой бригады просит. Ходатайствует, можно сказать. Уважь,
Равиль, не упрямься.
- Рано зубы казать начали! Фраерское отродье! - огрызнулся Равиль, но
место все-таки сменил, и это не ускользнуло от внимания раскрасневшегося
Дьяка. Никанор Евстафьевич подмигнул Упорову, продолжая, как ни в чем не
бывало, слушать занудный рассказ чахоточного Шарика:
- ...Три года назад зимовал на Золотнике. Там и туберкулез нажил.
Плаха, а не зона. Лучше бы, конечно, мне в побег уйти, да ведь все равно
надеешься...
- Капелюшный Степан Остапович! - выкрикнул дежурный капитан.
Шарик устало сунул холодноватую ладонь Никанору Епстафьевичу, запахнул
телогрейку, забыв обо всем, произнес:
- Коли в походе не пристрелят, до холодов должен дотянуть...
Капитан выкрикнул еще четыре фамилии и с облегчением захлопнул папку,
после, чего поднес к губам платок, как будто ему вдруг стало плохо. Но
убрав платок, выругался в сторону, где стояли сто двадцать семь "честных"
воров в настороженном кольце автоматчиков.
Еще через час этап погиалп в сторону хребта с веселым названием
Медвежья Свадьба.
Это было не рядовое зрелище, потому все прекратили работу, когда они
проходили мимо рабочей зоны. Гордые, независимые изгои, обреченные рождать
страх и ненависть человеческого стада. Воры сделали уход парадом, который
должен был запомниться фраерам несокрушимостью мятежного духа и
неизбежностью отмщения, тем жили эти странные люди, находящие в своем
обреченном состоянии повод для серой гордости...
В поселке кричала страшным голосом безутешная вдова старшины Подлипова,
а па плацу Крученого маслянисто поблескивала забытая лужа крови покойного.
"Что еще могло после них остаться? - спросил себя Упоров, проходя после
смены мимо плаца. Ответил тоже себе, чувствуя облегчение от того, что все
уже - в прошлом: - Еще одна лужа твоей крови..."
...Дьяка он нашел быстро. Тот поднял подернутые сединой брови, не
испугавшись нахальной близости дерзкого моряка, спросил:
- Чо тебе, Вадик?
Голос был тем же благодушным, каким он распевал на завалинке частушки с
профессором Соломоном Волковым по кличке Голос.
- За что вы хотели меня кончать, Никанор Евстафьевич?
В блеклых глазах, на самом дне воровской души, догорали две маленькие
черные свечки за упокой тех, кто ушагал по пыльному колымскому тракту.
Никанор Евстафьевич попытался улыбнуться, но улыбки не получилось, тогда
он сказал с подкупавшей детской простотой:
- Но ведь не убили.
И свечки погасли...
- Граждане сидельцы, водка создана для того, чтобы ее пить, а бугор
дуру гонит! Хочет нанести урон нашему трудовому горению! - пыхтел,
размахивая руками, Капитон Зубцов по кличке Шершавый.
- Ох, и голова у тебя, Капитоша, - подливал масла в огонь Гнус. - С
такой головой в Кремле сидеть надо!
- Шо базарим? Шо базар