- Вы были с ним знакомы раньше? - перебил Губарь.
- Два раза виделись. Смирный он...
- Ну, хорошо. Бог с ним, с попом. Я вспомнил пасчет промывки с подачей
на промприбор бульдозерами.
Нужны специалисты...
- Четверо из бригады помогают ремонтировать бульдозеры.
- Ловкачи, - в голосе не было ни одобрения, ни осуждения. Вообще
полковник уже выглядел слегка разочарованным или даже настороженным. -
Будем думать, и про рекорды я запомню.
- Через полгода, гражданин начальник, они - наши. Можете не
сомневаться, - очевидно, он тоже занервничал, наблюдая перемены в Хозяине.
Полковник поднялся. Ястребиный взгляд скользнул поверх головы
заключенного. Сухой твердый палец нашел кнопку вызова, н когда открылась
дверь, Губарь кивнул:
- В зону...
Приемная встретила зэка блеском офицерских погон.
Погоны плавали по просторной приемной, как рыбки в аквариуме. Офицеры
излучали потное тепло, слегка подслащенное дешевым одеколоном. Лица у них
были несколько отрешенные, словцо все они несли здесь святую бесприбыльную
службу по воспитанию подрастающего поколения. Подвижники в погонах...
Разговоры прекращаются. Офицеры уступают ему дорогу с брезгливым видом,
как прокаженному, и думает он о них уже так, как думал всегда: "Волки
переодетые!"
Сходка вынесла приговор. Слух эхом прокатился по баракам, и многие, кто
мог рассчитывать на воровское внимание, провели ночь без сна. Утром все
смотрели в сторону покрытой ссохшейся травой площадки, куда обычно
выносили трупы. Площадка была пуста. И ктото сказал:
- Сорвалось...
Его поправили с деликатным намеком, но без грубости:
- У них не сорвется: был приговор.
Ожидание затягивалось. Вскорости еще новость: воровской этап на
Золотинку уходит с развода. Самый цвет собирают. Зашелестел Крученый
шепотками тайных расчетов. Карточные должки, прошлые обиды. Суетились пока
без крови в обычных рамках лагерных отношений: с разбирушками и редким
рукоприкладством. Все происходило под контролем тихой, но убедительной
силы с ее изворотливым здравомыслием и беспощадной жестокостью, именуемой
не иначе как воровской справедливостью. Сидельцы на Крученом были в
основном из тяжеловесов, а коли срок долгий, грешок почти за каждым
числится: грешны люди по своей природе. Грешок к грешку, клубочек
получается. Какую ниточку ни дерни, глядишь - на другом конце кто-то
крайним оказался. Жертвой, то есть. Потому перед отправкой переживаний у
всех хватало.
Упоров не сомневался - его судьба в кармане у Дьяка. Отвернуться от нее
на этот раз будет очень даже нелегко. Подвешенное состояние вызывало в нем
странное или, может быть, естественное желание быть поближе к своей беде,
и он неотрывно следил за поведением урки. Тот сидел себе на завалинке
нынче уже бывшего воровского барака, с неуязвимой простотой" деревенского
зазывалы мучая струны старой балалайки костяным смычком, напевая занудным
басом:
Светит месяц!
Светит ясный!
Сидевший рядышком Соломон Маркович подпевал не омраченным тоской
расставания фальцетом, уложив свое мелкое глазастое лицо в хрупкие ладони
научного работника. Получалось не очень стройно, зато трогательно.
Чуть поодаль, через пролом в завалинке, в начищенных прохорях, с
платочками, по-блатному - марочками, повязанными на грязные шеи, сидело
еще человек шесть из особо приближенных воров, с одинаково задумчивыми
улыбками изысканных ценителей пения.
"Со стороны глянешь-путевые люди", - подумал Упоров и, подмигну
- Два раза виделись. Смирный он...
- Ну, хорошо. Бог с ним, с попом. Я вспомнил пасчет промывки с подачей
на промприбор бульдозерами.
Нужны специалисты...
- Четверо из бригады помогают ремонтировать бульдозеры.
- Ловкачи, - в голосе не было ни одобрения, ни осуждения. Вообще
полковник уже выглядел слегка разочарованным или даже настороженным. -
Будем думать, и про рекорды я запомню.
- Через полгода, гражданин начальник, они - наши. Можете не
сомневаться, - очевидно, он тоже занервничал, наблюдая перемены в Хозяине.
Полковник поднялся. Ястребиный взгляд скользнул поверх головы
заключенного. Сухой твердый палец нашел кнопку вызова, н когда открылась
дверь, Губарь кивнул:
- В зону...
Приемная встретила зэка блеском офицерских погон.
Погоны плавали по просторной приемной, как рыбки в аквариуме. Офицеры
излучали потное тепло, слегка подслащенное дешевым одеколоном. Лица у них
были несколько отрешенные, словцо все они несли здесь святую бесприбыльную
службу по воспитанию подрастающего поколения. Подвижники в погонах...
Разговоры прекращаются. Офицеры уступают ему дорогу с брезгливым видом,
как прокаженному, и думает он о них уже так, как думал всегда: "Волки
переодетые!"
Сходка вынесла приговор. Слух эхом прокатился по баракам, и многие, кто
мог рассчитывать на воровское внимание, провели ночь без сна. Утром все
смотрели в сторону покрытой ссохшейся травой площадки, куда обычно
выносили трупы. Площадка была пуста. И ктото сказал:
- Сорвалось...
Его поправили с деликатным намеком, но без грубости:
- У них не сорвется: был приговор.
Ожидание затягивалось. Вскорости еще новость: воровской этап на
Золотинку уходит с развода. Самый цвет собирают. Зашелестел Крученый
шепотками тайных расчетов. Карточные должки, прошлые обиды. Суетились пока
без крови в обычных рамках лагерных отношений: с разбирушками и редким
рукоприкладством. Все происходило под контролем тихой, но убедительной
силы с ее изворотливым здравомыслием и беспощадной жестокостью, именуемой
не иначе как воровской справедливостью. Сидельцы на Крученом были в
основном из тяжеловесов, а коли срок долгий, грешок почти за каждым
числится: грешны люди по своей природе. Грешок к грешку, клубочек
получается. Какую ниточку ни дерни, глядишь - на другом конце кто-то
крайним оказался. Жертвой, то есть. Потому перед отправкой переживаний у
всех хватало.
Упоров не сомневался - его судьба в кармане у Дьяка. Отвернуться от нее
на этот раз будет очень даже нелегко. Подвешенное состояние вызывало в нем
странное или, может быть, естественное желание быть поближе к своей беде,
и он неотрывно следил за поведением урки. Тот сидел себе на завалинке
нынче уже бывшего воровского барака, с неуязвимой простотой" деревенского
зазывалы мучая струны старой балалайки костяным смычком, напевая занудным
басом:
Светит месяц!
Светит ясный!
Сидевший рядышком Соломон Маркович подпевал не омраченным тоской
расставания фальцетом, уложив свое мелкое глазастое лицо в хрупкие ладони
научного работника. Получалось не очень стройно, зато трогательно.
Чуть поодаль, через пролом в завалинке, в начищенных прохорях, с
платочками, по-блатному - марочками, повязанными на грязные шеи, сидело
еще человек шесть из особо приближенных воров, с одинаково задумчивыми
улыбками изысканных ценителей пения.
"Со стороны глянешь-путевые люди", - подумал Упоров и, подмигну