черные оливы полковничьих глаз сбросили ленивую поволоку. В
них появился хищный блеск. - Мы не звери. Дадим тебе возможности.
Ухоженными руками полковник пошевелил папку с личным делом Коротича.
- С завтрашнего дня заступаешь на дежурство. Старайся. Вон преступники
исправляются и тебя исправим.
Твой 571-й вчера уяер, ^wi'я узнал, что ты ему сала не принесешь. Это ж
на'.., додуматься: врага народа салом кормить!
- Виноват, товарищ полковник!
- Ладно, я человек не злопамятны". Иди. Можешь поздравить Пидорко с
повышением: теперь он-старший надзиратель. Достойный, преданный делу
чекист.
Ты как думаешь?
- Так точно, товарищ полковник. Мой ученик.
- Товарищем гордишься? Это хорошо...
Выздоравливал 753-й медленно, но через десять дней, как распорядился
доктор, заключенного перевели на общий режим, и каждое утро он был обязан
поднять нары, проводя время до отбоя на ногах. Видеть с закрытыми глазами
Упоров перестал окончательно, страх его тоже покинул, и он старался не
ворошить прошлого, только боль продолжала сопровождать каждое движение.
Однажды он подумал-нет нужды жить в таком неловком состоянии, есть нужда
его изменить. В общем, как получится. Даже если боль тебя доконает, это
все же лучше, чем ничтожество и бессилие.
Первый момент новой жизни едва не стал последним и не положил ей конец.
От резких движении внутри образовалось так много боли, что, казалось, она
имеет огромный вес и давит им на все органы сразу. Зэк сделал паузу, а
когда чуток полегчало, продолжил приобщение к движению. Усмиренные болью
помыслы не погоняли тело. Руки легко взлетели над головой и так же мягко
опустились на бедра, легкие с хрипом втянули в себя пахнущий железом
воздух. Движение повторялось до тех пор, пока не возникало головокружение
и не оставалось сил бороться со слабостью.
Он поклялся себе, что не произнесет ни одного слова до того дня, когда
отожмется от пола сто раз.
- Сто! - повторил заключенный вслух для пущего самоутверждения и
замолчал.
Руки трещали в суставах, полосатая роба прилипала к мокрой спине. Зэк
трудился, с воловьим упорством раскачивал себя как человека, готового
совершить великий подвиг или великое сумасбродство.
Как-то ночью ему приснилась женщина. Упоров говорил с ней, затем она
требовательно обняла его, а он оказался не в силах ответить на ее страсть,
сидел с опущенной головой, точно потерявшийся скопец...
- Утрудился, соколик! - ерничала женщина, похожая голосом на ту
случайную, оказавшуюся с ним в бане на Хабаровской пересылке. Они так
ничего и не успели, помешал настырный дежурный, и женщина явилась в сон,
чтобы высказать ему свою обиду. Уходя, она сказала: "Больше не приду".
Зэк проснулся в плохом расположении духа и все пытался угадать, к чему
бы ей его тревожить. А гадая, краснел.
В тот день он отжался девяносто раз. Долго не мог подняться с холодного
пола...
- Что 753-й? - спросил у старшины Пидорко лейтенант Казакевич.
- Молчит. Так, прикидываю, полгода не разговаривает. Заметил за ем одну
странность.
- Я вас слушаю, Пидорко! - поторопил начальник шестого блока.
- Отощал, как гонный волк, а телом вроде укрепился.
- Это все?
- Та еще. одна странность, говорить неловко.
- Онанирует? Валяйте, рассказывайте, я ж не девица. Я-ваш начальник и
должен знать все о заключенных.
- Зараз подкрался я к глядунку. Та в аккурат было в четверг, да, в
четверг, сосед баню топыв. Гл;;;1\'л тихонько, а вин стину кулак
них появился хищный блеск. - Мы не звери. Дадим тебе возможности.
Ухоженными руками полковник пошевелил папку с личным делом Коротича.
- С завтрашнего дня заступаешь на дежурство. Старайся. Вон преступники
исправляются и тебя исправим.
Твой 571-й вчера уяер, ^wi'я узнал, что ты ему сала не принесешь. Это ж
на'.., додуматься: врага народа салом кормить!
- Виноват, товарищ полковник!
- Ладно, я человек не злопамятны". Иди. Можешь поздравить Пидорко с
повышением: теперь он-старший надзиратель. Достойный, преданный делу
чекист.
Ты как думаешь?
- Так точно, товарищ полковник. Мой ученик.
- Товарищем гордишься? Это хорошо...
Выздоравливал 753-й медленно, но через десять дней, как распорядился
доктор, заключенного перевели на общий режим, и каждое утро он был обязан
поднять нары, проводя время до отбоя на ногах. Видеть с закрытыми глазами
Упоров перестал окончательно, страх его тоже покинул, и он старался не
ворошить прошлого, только боль продолжала сопровождать каждое движение.
Однажды он подумал-нет нужды жить в таком неловком состоянии, есть нужда
его изменить. В общем, как получится. Даже если боль тебя доконает, это
все же лучше, чем ничтожество и бессилие.
Первый момент новой жизни едва не стал последним и не положил ей конец.
От резких движении внутри образовалось так много боли, что, казалось, она
имеет огромный вес и давит им на все органы сразу. Зэк сделал паузу, а
когда чуток полегчало, продолжил приобщение к движению. Усмиренные болью
помыслы не погоняли тело. Руки легко взлетели над головой и так же мягко
опустились на бедра, легкие с хрипом втянули в себя пахнущий железом
воздух. Движение повторялось до тех пор, пока не возникало головокружение
и не оставалось сил бороться со слабостью.
Он поклялся себе, что не произнесет ни одного слова до того дня, когда
отожмется от пола сто раз.
- Сто! - повторил заключенный вслух для пущего самоутверждения и
замолчал.
Руки трещали в суставах, полосатая роба прилипала к мокрой спине. Зэк
трудился, с воловьим упорством раскачивал себя как человека, готового
совершить великий подвиг или великое сумасбродство.
Как-то ночью ему приснилась женщина. Упоров говорил с ней, затем она
требовательно обняла его, а он оказался не в силах ответить на ее страсть,
сидел с опущенной головой, точно потерявшийся скопец...
- Утрудился, соколик! - ерничала женщина, похожая голосом на ту
случайную, оказавшуюся с ним в бане на Хабаровской пересылке. Они так
ничего и не успели, помешал настырный дежурный, и женщина явилась в сон,
чтобы высказать ему свою обиду. Уходя, она сказала: "Больше не приду".
Зэк проснулся в плохом расположении духа и все пытался угадать, к чему
бы ей его тревожить. А гадая, краснел.
В тот день он отжался девяносто раз. Долго не мог подняться с холодного
пола...
- Что 753-й? - спросил у старшины Пидорко лейтенант Казакевич.
- Молчит. Так, прикидываю, полгода не разговаривает. Заметил за ем одну
странность.
- Я вас слушаю, Пидорко! - поторопил начальник шестого блока.
- Отощал, как гонный волк, а телом вроде укрепился.
- Это все?
- Та еще. одна странность, говорить неловко.
- Онанирует? Валяйте, рассказывайте, я ж не девица. Я-ваш начальник и
должен знать все о заключенных.
- Зараз подкрался я к глядунку. Та в аккурат было в четверг, да, в
четверг, сосед баню топыв. Гл;;;1\'л тихонько, а вин стину кулак