ик шестого блока. - Статья 58
прим. пункты 17 и 19. Провоз из Америки нелетальной литературы. Три тома
Есенина, два тома Ницше и Бунин. Контакт с иностранными гражданами. И
последнее-избиение начальника режима парохода "Парижская Коммуна".
- Чекиста ударил! - кончик хищного носа начальника тюрьмы лег на щетку
подкрашенных усов. - Такое должно караться высшей мерой!
- 753-й, кругом!
Заключенный повернулся и увидел, что генерал похож на корабельного
повара с "Парижской Коммуны", у которого не было даже имени, потому что
все, включая замкнутого испанца капитана, звали его Егорыч.
Генерал тоже был слегка кособок, но особенное сходство проявлялось в
положении широко поставленных глаз, страдальчески распахнутых и
одновременно грустных.
Еще он чуть-чуть смахивал на больного ребенка.
- В чем выражался ваш контакт с иностранцами? - спросил генерал.
- Боксировал с чемпионом Лос-Анджелеса, без ведома капитана.
- С негром?! - грузный Челебадзе сразу же оживился и, забыв про
генерала, ехидно переспросил:-Хочешь сказать, что дрался с негром?
- Я нокаутировал его, гражданин начальник.
- Ты?! - у Челебадзе испортилось настроение. - Он что, больной был? Ты
кого хочешь обмануть?! Чемнион Лос-Анджелеса!
- Ну и что? Я сам был чемпионом Тихоокеанского флота.
Челебадзе покрутил мягкой, как подушка, ладонью у виска, словно
ввинчивал лампочку, но не нашел нужных для выражения своего состояния слов
и, тем раздосадованный, крикнул, багровея плывшим лицом:
- Повернись к стене! Какой подлец! Нет, вы посмотрите, товарищ генерал:
страна его боксу учила для защиты Отечества, а он чекиста... челюсть
сломал! Что он тебе-негр, что ли?!
Генерал молча глядел над головой начальника особой тюрьмы, и тот вдруг
осознал, что у генерала есть что доложить там, в Москве, ПОТОМУ-ТО он
такой неприступный. По Челебадзе было известно и другое: пока его
полковничьи погоны весят больше генеральских.
Только зачем весь этот сыр-бор? Лучше решить дело миром...
- Много накопили хлама, товарищ полковник. Место этого уголовника-в
колонии строгого режима!
Голос генерала прозвучал сурово, но все же начальник тюрьмы уловил в
нем внутреннюю дрожь от неполной решительности. Желание и возможности явно
были не согласованы. К толстому грузину тотчас вернулось прежнее
благодушие:
- Дорогой, враги народа не грибы, я их не собираю.
Мне их присылают такими, какие они есть.
- Существует инструкция! Ее надлежит неукоснительно выполнять!
- Много чего существует. Но мало еще людей тщательных, преданных делу
товарища Сталина. Они позорят звание советского чекиста!
Отработанную фразу Челебадзе говорил всем проверяющим, всем
подчиненным, которых отправлял в командировку, чтобы без лишних нервных
издержек переспать с их женами.
- Вот недавно звонил Лаврентий Павлович. Спрашивает: "Зураб, ты куда
Алиева девал?!" Ну, этого, который хотел стать над партией.
"Зачем они говорят при мне? - с тревогой думал заключенный. - Неужели я
уже списан? Или привычкане замечать заключенных. Все равно нс к добру
такие разговоры..."
Зэка потрясывал легкий озноб. Генерал мельком взглянул на Упорова,
сохраняя во взгляде то же незлобное выражение, с которым появился в
камере, и, не обращая внимания на жестикулирующего грузина, шагнул за
порог.
- Дорогой, - донеслось уже из коридора. - Я живу в мире со своей
партийной совестью.
- Как же отец Макарий?
- Вах! Бах! Сплетни!
Заключенный номер 7
прим. пункты 17 и 19. Провоз из Америки нелетальной литературы. Три тома
Есенина, два тома Ницше и Бунин. Контакт с иностранными гражданами. И
последнее-избиение начальника режима парохода "Парижская Коммуна".
- Чекиста ударил! - кончик хищного носа начальника тюрьмы лег на щетку
подкрашенных усов. - Такое должно караться высшей мерой!
- 753-й, кругом!
Заключенный повернулся и увидел, что генерал похож на корабельного
повара с "Парижской Коммуны", у которого не было даже имени, потому что
все, включая замкнутого испанца капитана, звали его Егорыч.
Генерал тоже был слегка кособок, но особенное сходство проявлялось в
положении широко поставленных глаз, страдальчески распахнутых и
одновременно грустных.
Еще он чуть-чуть смахивал на больного ребенка.
- В чем выражался ваш контакт с иностранцами? - спросил генерал.
- Боксировал с чемпионом Лос-Анджелеса, без ведома капитана.
- С негром?! - грузный Челебадзе сразу же оживился и, забыв про
генерала, ехидно переспросил:-Хочешь сказать, что дрался с негром?
- Я нокаутировал его, гражданин начальник.
- Ты?! - у Челебадзе испортилось настроение. - Он что, больной был? Ты
кого хочешь обмануть?! Чемнион Лос-Анджелеса!
- Ну и что? Я сам был чемпионом Тихоокеанского флота.
Челебадзе покрутил мягкой, как подушка, ладонью у виска, словно
ввинчивал лампочку, но не нашел нужных для выражения своего состояния слов
и, тем раздосадованный, крикнул, багровея плывшим лицом:
- Повернись к стене! Какой подлец! Нет, вы посмотрите, товарищ генерал:
страна его боксу учила для защиты Отечества, а он чекиста... челюсть
сломал! Что он тебе-негр, что ли?!
Генерал молча глядел над головой начальника особой тюрьмы, и тот вдруг
осознал, что у генерала есть что доложить там, в Москве, ПОТОМУ-ТО он
такой неприступный. По Челебадзе было известно и другое: пока его
полковничьи погоны весят больше генеральских.
Только зачем весь этот сыр-бор? Лучше решить дело миром...
- Много накопили хлама, товарищ полковник. Место этого уголовника-в
колонии строгого режима!
Голос генерала прозвучал сурово, но все же начальник тюрьмы уловил в
нем внутреннюю дрожь от неполной решительности. Желание и возможности явно
были не согласованы. К толстому грузину тотчас вернулось прежнее
благодушие:
- Дорогой, враги народа не грибы, я их не собираю.
Мне их присылают такими, какие они есть.
- Существует инструкция! Ее надлежит неукоснительно выполнять!
- Много чего существует. Но мало еще людей тщательных, преданных делу
товарища Сталина. Они позорят звание советского чекиста!
Отработанную фразу Челебадзе говорил всем проверяющим, всем
подчиненным, которых отправлял в командировку, чтобы без лишних нервных
издержек переспать с их женами.
- Вот недавно звонил Лаврентий Павлович. Спрашивает: "Зураб, ты куда
Алиева девал?!" Ну, этого, который хотел стать над партией.
"Зачем они говорят при мне? - с тревогой думал заключенный. - Неужели я
уже списан? Или привычкане замечать заключенных. Все равно нс к добру
такие разговоры..."
Зэка потрясывал легкий озноб. Генерал мельком взглянул на Упорова,
сохраняя во взгляде то же незлобное выражение, с которым появился в
камере, и, не обращая внимания на жестикулирующего грузина, шагнул за
порог.
- Дорогой, - донеслось уже из коридора. - Я живу в мире со своей
партийной совестью.
- Как же отец Макарий?
- Вах! Бах! Сплетни!
Заключенный номер 7