растолкую. Она любит меня; вы это видите.
- И напрасно любит, - перебила Татьяна Ивановна.
- Ну, уж это ее дело; а вы слушайте, - возразил Хозаров. - Она любит и
богата; следовательно, любя меня, будет давать и денег.
- Сомневаюсь, Сергей Петрович, очень сомневаюсь, - сказала Татьяна
Ивановна. - Если бы вы были холостой человек, другое дело; а теперь уж
женатый. Женщины к женатым очень недоверчивы: это я знаю по себе.
- Нет, почтеннейшая, умный человек и женатый умеет поддержать себя.
Умный человек не отступится от своих прав. Он скажет: "Если любишь, так и
дай денег, а не то мужу скажу", так не беспокойтесь, расплатится; и
расплатится богатейшим манером.
- Ой, Сергей Петрович, страшное, да и не дворянское вы затеваете дело!
- Я этого не затеваю; но говорю только один пример, чтобы успокоить
вас. Скажите мне только, успокоились ли вы?
- Нет, Сергей Петрович, все еще сомневаюсь. Хоть бы срок назначили,
отец мой! Право большая нужда.
- Извольте! В записке, кажется, назначено свидание семнадцатого
февраля; в тот же самый день, но только вечером, вы можете пожаловать ко
мне, и я с вами разочтусь самым благороднейшим образом. Adieu, почтеннейшая!
Но только уговор лучше денег, чтобы к теще и к жене за деньгами ни шагу.
- Не пойду, Сергей Петрович, ей-богу, не пойду. Хоть и трудно немного,
но что же делать, перебьюсь!
Хозаров ушел.
В прескверное зимнее утро, семнадцатого февраля, на Тверском бульваре
сошлись мужчина в бекешке и дама в салопе и шляпке; это были Сергей Петрович
Хозаров и Варвара Александровна Мамилова. Оба они, пройдя несколько шагов,
остановились.
- Сама природа против меня, - сказал Хозаров, протирая глаза,
залепленные снегом. - Мне очень совестно, что я в такую погоду обеспокоил
вас.
- Ничего, - отвечала Мамилова, - делая доброе дело, не надобно
раскаиваться. Взойдемте в кондитерскую, - прибавила она и вместе с своим
спутником вошла в известную, конечно, каждому читателю беседку на средние
бульвара. Уселись они в отдаленной комнате. Мамилова тотчас же спросила себе
огня, закурила папиросу и предложила такую же своему спутнику. В последнее
время Варвара Александровна сделала еще шаг в прогрессе эмансипации: она
стала курить. На первых порах этот подвиг был весьма труден для молодой
дамы; у ней обыкновенно с половины выкуренной папиросы начинала кружиться
голова до обморока: но чего не сделает женщина, стремящаяся стать в уровень
с веком! Мамилова приучила свои нервы и в настоящее время могла уже
выкуривать по три папиросы вдруг.
- Итак, Сергей Петрович, - начала она, закурив папиросу, - вы писали
мне, что у вас на сердце много горя и что это горе вы хотели бы разделить со
мною. Я благодарю вас за вашу доверенность и приготовилась слушать. Мое
правило - пусть с горем идут ко мне все люди; я готова с ними плакать,
готова их утешать; но в радости человека мне не надо, да и я ему не буду
нужна, потому что не найду ничего с ним говорить.
- Неужели же вы не пожелаете разделить даже счастье друзей ваших?
- Да, счастье друзей, это другое дело; но и то - нет; разве я не
радовалась вашей радости, не хотела жить вашим счастьем? Но как это поняли?
Ваша теща мне в глаза сказала, что посещения мои неприятны ее дочери и
неприличны для меня. Я оставила ваш дом, я не хотела
- И напрасно любит, - перебила Татьяна Ивановна.
- Ну, уж это ее дело; а вы слушайте, - возразил Хозаров. - Она любит и
богата; следовательно, любя меня, будет давать и денег.
- Сомневаюсь, Сергей Петрович, очень сомневаюсь, - сказала Татьяна
Ивановна. - Если бы вы были холостой человек, другое дело; а теперь уж
женатый. Женщины к женатым очень недоверчивы: это я знаю по себе.
- Нет, почтеннейшая, умный человек и женатый умеет поддержать себя.
Умный человек не отступится от своих прав. Он скажет: "Если любишь, так и
дай денег, а не то мужу скажу", так не беспокойтесь, расплатится; и
расплатится богатейшим манером.
- Ой, Сергей Петрович, страшное, да и не дворянское вы затеваете дело!
- Я этого не затеваю; но говорю только один пример, чтобы успокоить
вас. Скажите мне только, успокоились ли вы?
- Нет, Сергей Петрович, все еще сомневаюсь. Хоть бы срок назначили,
отец мой! Право большая нужда.
- Извольте! В записке, кажется, назначено свидание семнадцатого
февраля; в тот же самый день, но только вечером, вы можете пожаловать ко
мне, и я с вами разочтусь самым благороднейшим образом. Adieu, почтеннейшая!
Но только уговор лучше денег, чтобы к теще и к жене за деньгами ни шагу.
- Не пойду, Сергей Петрович, ей-богу, не пойду. Хоть и трудно немного,
но что же делать, перебьюсь!
Хозаров ушел.
В прескверное зимнее утро, семнадцатого февраля, на Тверском бульваре
сошлись мужчина в бекешке и дама в салопе и шляпке; это были Сергей Петрович
Хозаров и Варвара Александровна Мамилова. Оба они, пройдя несколько шагов,
остановились.
- Сама природа против меня, - сказал Хозаров, протирая глаза,
залепленные снегом. - Мне очень совестно, что я в такую погоду обеспокоил
вас.
- Ничего, - отвечала Мамилова, - делая доброе дело, не надобно
раскаиваться. Взойдемте в кондитерскую, - прибавила она и вместе с своим
спутником вошла в известную, конечно, каждому читателю беседку на средние
бульвара. Уселись они в отдаленной комнате. Мамилова тотчас же спросила себе
огня, закурила папиросу и предложила такую же своему спутнику. В последнее
время Варвара Александровна сделала еще шаг в прогрессе эмансипации: она
стала курить. На первых порах этот подвиг был весьма труден для молодой
дамы; у ней обыкновенно с половины выкуренной папиросы начинала кружиться
голова до обморока: но чего не сделает женщина, стремящаяся стать в уровень
с веком! Мамилова приучила свои нервы и в настоящее время могла уже
выкуривать по три папиросы вдруг.
- Итак, Сергей Петрович, - начала она, закурив папиросу, - вы писали
мне, что у вас на сердце много горя и что это горе вы хотели бы разделить со
мною. Я благодарю вас за вашу доверенность и приготовилась слушать. Мое
правило - пусть с горем идут ко мне все люди; я готова с ними плакать,
готова их утешать; но в радости человека мне не надо, да и я ему не буду
нужна, потому что не найду ничего с ним говорить.
- Неужели же вы не пожелаете разделить даже счастье друзей ваших?
- Да, счастье друзей, это другое дело; но и то - нет; разве я не
радовалась вашей радости, не хотела жить вашим счастьем? Но как это поняли?
Ваша теща мне в глаза сказала, что посещения мои неприятны ее дочери и
неприличны для меня. Я оставила ваш дом, я не хотела