вны, но все-таки твои, и она их неправильно захватила по
правам матери.
Сергей Петрович еще несколько времени беседовал с своею супругою и, по
преимуществу, старался растолковать ей, что если она его любит, то не должна
слушаться матери, потому что маменьки, как они ни любят своих дочерей,
только вредят в семейном отношении, - и вместе с тем решительно объявил, что
он с сегодняшнего дня намерен прекратить всякие сношения с Катериной
Архиповной и даже не будет с ней говорить. Мари начала было просить его не
делать этого, но Хозаров остался тверд в своем решении.
Еще письмо Варвары Александровны:
"Я расскажу тебе, chere Claudine, один смешной и грустный случай: в
прошлом письме моем я тебе писала о молодых Хозаровых, и писала, что видаюсь
с ними почти каждый день; но теперь мы не видимся, и знаешь ли почему?
Наперед тебе предсказываю, что ты будешь смеяться до истерики: старуха-мать
меня приревновала к зятю и от имени дочери своей объявила мне, что та боится
моего знакомства. Она - эта молоденькая женщина - боится, что я могу
нарушить ее счастье, когда я, сближаясь с ними, только и помышляла о счастье
ее. Вот тебе, chere Claudine, люди! Они, видно, всегда и везде одинаковы; а
знают ли эти люди, что сердце мое давно уже похоронено в могиле, что в
памяти моей живет мертвец, которому я принадлежу всеми моими помыслами; но
оставим мое прошедшее. Я его таю; я никому и никогда, кроме тебя, не
поднимала еще с него завесы; но пусть они взглянут на мое настоящее: у меня
есть муж, которого я уважаю, если не за сердце, то по крайней мере за ум; и
вот эти люди поняли меня как пустую, ветреную женщину, которая готова
повеситься на шею встречному и поперечному... Я искала одной чистой и
благородной дружбы, а они сочли, что мне надобна интрига; но бог с ними!
Досаднее всего, что из-за меня, как сказывала их горничная моей девушке,
вышла между матерью, Мари и мужем целая история: укоры, слезы, истерика и
тому подобное. Что мне оставалось сделать в подобном положении? В душе моей
я их не обвиняю: они только поняли меня ложно. Долго я думала, долго
размышляла и, наконец, решилась прервать с ними совершенно знакомство.
Молодой человек, которого я и до сих пор еще люблю и уважаю, несколько раз
приезжал ко мне, но я не велела его принимать; бог с ними, пусть будут они
счастливы. О chere Claudine! Я теперь уже начала окончательно бояться людей.
Barbe Мамилова".
IX
Прошло еще два месяца. Сергей Петрович Хозаров, одетый в щегольскую
бекешку, вошел в квартиру девицы Замшевой и прямо прошел в занимаемый
хозяйкою нумер, которую застал в обыкновенных ее утренних разговорах с
кухаркою.
- Здравствуйте, почтеннейшая, - сказал, входя, мой герой.
- Ах, Сергей Петрович! - вскрикнула хозяйка, бросившись убирать
некоторые не весьма благовидные принадлежности ее туалета. - Ступай и делай
так, как я тебе говорила, - прибавила она кухарке.
Стряпуха вышла.
Хозаров, не снимая бекешки, сел.
- Я вами очень недоволен, почтеннейшая; зачем вы каждый день ходите к
теще и просите, чтобы она заплатила вам мой долг.
- Сергей Петрович! Нужда, видит бог, нужда! Что мне прикажете делать?
Никто не платит; вы не поверите: как уехал Ферапонт Григорьич, ни с ког
правам матери.
Сергей Петрович еще несколько времени беседовал с своею супругою и, по
преимуществу, старался растолковать ей, что если она его любит, то не должна
слушаться матери, потому что маменьки, как они ни любят своих дочерей,
только вредят в семейном отношении, - и вместе с тем решительно объявил, что
он с сегодняшнего дня намерен прекратить всякие сношения с Катериной
Архиповной и даже не будет с ней говорить. Мари начала было просить его не
делать этого, но Хозаров остался тверд в своем решении.
Еще письмо Варвары Александровны:
"Я расскажу тебе, chere Claudine, один смешной и грустный случай: в
прошлом письме моем я тебе писала о молодых Хозаровых, и писала, что видаюсь
с ними почти каждый день; но теперь мы не видимся, и знаешь ли почему?
Наперед тебе предсказываю, что ты будешь смеяться до истерики: старуха-мать
меня приревновала к зятю и от имени дочери своей объявила мне, что та боится
моего знакомства. Она - эта молоденькая женщина - боится, что я могу
нарушить ее счастье, когда я, сближаясь с ними, только и помышляла о счастье
ее. Вот тебе, chere Claudine, люди! Они, видно, всегда и везде одинаковы; а
знают ли эти люди, что сердце мое давно уже похоронено в могиле, что в
памяти моей живет мертвец, которому я принадлежу всеми моими помыслами; но
оставим мое прошедшее. Я его таю; я никому и никогда, кроме тебя, не
поднимала еще с него завесы; но пусть они взглянут на мое настоящее: у меня
есть муж, которого я уважаю, если не за сердце, то по крайней мере за ум; и
вот эти люди поняли меня как пустую, ветреную женщину, которая готова
повеситься на шею встречному и поперечному... Я искала одной чистой и
благородной дружбы, а они сочли, что мне надобна интрига; но бог с ними!
Досаднее всего, что из-за меня, как сказывала их горничная моей девушке,
вышла между матерью, Мари и мужем целая история: укоры, слезы, истерика и
тому подобное. Что мне оставалось сделать в подобном положении? В душе моей
я их не обвиняю: они только поняли меня ложно. Долго я думала, долго
размышляла и, наконец, решилась прервать с ними совершенно знакомство.
Молодой человек, которого я и до сих пор еще люблю и уважаю, несколько раз
приезжал ко мне, но я не велела его принимать; бог с ними, пусть будут они
счастливы. О chere Claudine! Я теперь уже начала окончательно бояться людей.
Barbe Мамилова".
IX
Прошло еще два месяца. Сергей Петрович Хозаров, одетый в щегольскую
бекешку, вошел в квартиру девицы Замшевой и прямо прошел в занимаемый
хозяйкою нумер, которую застал в обыкновенных ее утренних разговорах с
кухаркою.
- Здравствуйте, почтеннейшая, - сказал, входя, мой герой.
- Ах, Сергей Петрович! - вскрикнула хозяйка, бросившись убирать
некоторые не весьма благовидные принадлежности ее туалета. - Ступай и делай
так, как я тебе говорила, - прибавила она кухарке.
Стряпуха вышла.
Хозаров, не снимая бекешки, сел.
- Я вами очень недоволен, почтеннейшая; зачем вы каждый день ходите к
теще и просите, чтобы она заплатила вам мой долг.
- Сергей Петрович! Нужда, видит бог, нужда! Что мне прикажете делать?
Никто не платит; вы не поверите: как уехал Ферапонт Григорьич, ни с ког