Людмила стесняются его присутствием, и прежнее подозрение касательно сей
последней снова воскресло в нем и облило всю его душу ядом.
Он стал торопливо и молча раскланиваться.
- Я вам напишу, непременно напишу... Где вы остановитесь? - говорила
ему адмиральша.
- У Шевалдышева, как и всегда, у Шевалдышева! - повторил своей
скороговоркой Егор Егорыч.
По отъезде его для Юлии Матвеевны снова наступило довольно
затруднительное объяснение с Сусанной.
- Но чем особенно больна теперь Людмила? - начала та допытываться, как
только осталась вдвоем с матерью.
- Ах, у нее очень сложная болезнь! - вывертывалась Юлия Матвеевна, и
она уж, конечно, во всю жизнь свою не наговорила столько неправды, сколько
навыдумала и нахитрила последнее время, и неизвестно, долго ли бы еще у нее
достало силы притворничать перед Сусанной, но в это время послышался голос
Людмилы, которым она громко выговорила:
- Мамаша, позовите ко мне Сусанну!
Адмиральша, кажется, не очень охотно и не без опасения ввела ту к
Людмиле, которая все еще лежала на постели и указала сестре на стул около
себя. Сусанна села.
- А вы, мамаша, уйдите! - проговорила Людмила матери.
Старушка удалилась. Людмила ласково протянула руку Сусанне. Та долее не
выдержала и, кинувшись сестре на грудь, начала ее целовать: ясное
предчувствие ей говорило, что Людмила была несчастлива, и очень несчастлива!
- Что такое с тобой, Людмила? - произнесла она. - Я прошу, наконец
умоляю тебя не секретничать от меня!
- Я не буду секретничать и все тебе скажу, - отвечала Людмила.
Тогда Сусанна снова села на стул. Выражение лица ее хоть и было
взволнованное, но не растерянное: видимо, она приготовилась выслушать много
нехорошего. Людмила, в свою очередь, тоже поднялась на своей постели.
- Я не больна, ничем не больна, но я ношу под сердцем ребенка, - тихо
объяснила она.
Сусанна все ожидала услышать, только не это.
- Я любила... или нет, это неправда, я и до сих пор еще люблю
Ченцова!.. Он божество какое-то для меня! - добавила Людмила.
Несмотря на совершеннейшую чистоту своих помыслов, Сусанна тем не менее
поняла хорошо, что сказала ей сестра, и даже чуткой своей совестью на
мгновение подумала, что и с нею то же самое могло быть, если бы она
кого-либо из мужчин так сильно полюбила.
- Но я полагала, что ты любишь Егора Егорыча, - почти прошептала она.
- Нет, Марфина я никогда не любила!.. Он превосходнейший человек, и ты
вот гораздо достойнее меня полюбить его.
Сусанна почему-то покраснела при этом.
- А Ченцов теперь здесь, в Москве? - спросила она робко после
некоторого молчания.
- Не знаю, - отвечала Людмила, - он приезжал тут; но я ему сказала, что
не могу больше видаться с ним.
- Как же ты это сказала, когда еще любишь его? - заметила по-прежнему
тихо Сусанна.
- Я люблю его и вместе ненавижу... Но постой, мне очень тяжело и
тошно!.. Не расспрашивай меня больше!.. - проговорила Людмила и склонилась
на подушку.
Сусанна пересела к ней на постель и, взяв сестру за руки, начала их
гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно еще
рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе, то всего
лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь другие дружеские руки и начнут их
согревать. Реко
последней снова воскресло в нем и облило всю его душу ядом.
Он стал торопливо и молча раскланиваться.
- Я вам напишу, непременно напишу... Где вы остановитесь? - говорила
ему адмиральша.
- У Шевалдышева, как и всегда, у Шевалдышева! - повторил своей
скороговоркой Егор Егорыч.
По отъезде его для Юлии Матвеевны снова наступило довольно
затруднительное объяснение с Сусанной.
- Но чем особенно больна теперь Людмила? - начала та допытываться, как
только осталась вдвоем с матерью.
- Ах, у нее очень сложная болезнь! - вывертывалась Юлия Матвеевна, и
она уж, конечно, во всю жизнь свою не наговорила столько неправды, сколько
навыдумала и нахитрила последнее время, и неизвестно, долго ли бы еще у нее
достало силы притворничать перед Сусанной, но в это время послышался голос
Людмилы, которым она громко выговорила:
- Мамаша, позовите ко мне Сусанну!
Адмиральша, кажется, не очень охотно и не без опасения ввела ту к
Людмиле, которая все еще лежала на постели и указала сестре на стул около
себя. Сусанна села.
- А вы, мамаша, уйдите! - проговорила Людмила матери.
Старушка удалилась. Людмила ласково протянула руку Сусанне. Та долее не
выдержала и, кинувшись сестре на грудь, начала ее целовать: ясное
предчувствие ей говорило, что Людмила была несчастлива, и очень несчастлива!
- Что такое с тобой, Людмила? - произнесла она. - Я прошу, наконец
умоляю тебя не секретничать от меня!
- Я не буду секретничать и все тебе скажу, - отвечала Людмила.
Тогда Сусанна снова села на стул. Выражение лица ее хоть и было
взволнованное, но не растерянное: видимо, она приготовилась выслушать много
нехорошего. Людмила, в свою очередь, тоже поднялась на своей постели.
- Я не больна, ничем не больна, но я ношу под сердцем ребенка, - тихо
объяснила она.
Сусанна все ожидала услышать, только не это.
- Я любила... или нет, это неправда, я и до сих пор еще люблю
Ченцова!.. Он божество какое-то для меня! - добавила Людмила.
Несмотря на совершеннейшую чистоту своих помыслов, Сусанна тем не менее
поняла хорошо, что сказала ей сестра, и даже чуткой своей совестью на
мгновение подумала, что и с нею то же самое могло быть, если бы она
кого-либо из мужчин так сильно полюбила.
- Но я полагала, что ты любишь Егора Егорыча, - почти прошептала она.
- Нет, Марфина я никогда не любила!.. Он превосходнейший человек, и ты
вот гораздо достойнее меня полюбить его.
Сусанна почему-то покраснела при этом.
- А Ченцов теперь здесь, в Москве? - спросила она робко после
некоторого молчания.
- Не знаю, - отвечала Людмила, - он приезжал тут; но я ему сказала, что
не могу больше видаться с ним.
- Как же ты это сказала, когда еще любишь его? - заметила по-прежнему
тихо Сусанна.
- Я люблю его и вместе ненавижу... Но постой, мне очень тяжело и
тошно!.. Не расспрашивай меня больше!.. - проговорила Людмила и склонилась
на подушку.
Сусанна пересела к ней на постель и, взяв сестру за руки, начала их
гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно еще
рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе, то всего
лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь другие дружеские руки и начнут их
согревать. Реко