Вечером в Нижний еду!.. Расчет делать хозяин
посылает! - сказал Вася, сходя с лестницы и пойдя с товарищем вместе по
улице.
- И много, Вася, денег везешь? - расспрашивал тот.
- Уйму, братец... уйму!.. Ажно страшно!.. - отвечал Вася.
- Ничего!.. Важивал ведь прежде! - успокоивал его товарищ.
Нищие, и особенно молодой из них, заметно прислушивались к этому
разговору. Из волокового окна между тем выглянуло заплывшее жиром,
сизо-багровое лицо какой-то женщины, которая толстой и до плеча голой рукой
подала им огромный кусище пирога и проговорила при этом:
- Не посетуйте, родимые!.. Чем богаты...
Пробурчав что-то такое на это, молитву или благодарность, старик
засунул пирог в свою и без того уж битком набитую суму и вместе с вожаком
пошел далее христарадничать по улице, а затем они совсем вышли из города и
скрылись за ближайшим леском.
На другой день крещения, поздно вечером и именно в тот самый час, когда
Ченцов разговаривал с Антипом Ильичом об комете, в крошечную спальню доктора
Сверстова, служившего в сказанном городишке уездным врачом, вошла его
пожилая, сухопарая супруга с серыми, но не лишенными блеска глазами и с
совершенно плоскою грудью.
- Сергей Николаич, Сергей Николаич! - проговорила она, осторожно будя
мужа. - От исправника к тебе рассыльный: тело надобно завтра поднимать
какого-то убитого!..
Доктор сейчас же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий
скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в
настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена
до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно
спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал
какого-нибудь художника, чем врача.
- Тело?.. А когда же все выезжают? - переспросил доктор жену.
- Завтра утром, - отвечала она.
- Хорошо, скажи только фельдшеру, чтобы он заблаговременно приготовил
мне инструменты, - проговорил доктор.
- Приготовим! - сказала докторша и, несколько величественной походкой
выйдя из спальни мужа, прошла к себе тоже в спальню, где, впрочем, она стала
еще вязать шерстяные носки. Доктор же улегся снова в постель; но, тревожимый
разными соображениями по предстоящему для него делу, не заснул и
проворочался до ранних обеден, пока за ним не заехал исправник, с которым он
и отправился на место происшествия.
Госпожа Сверстова, или, как издавна и странно называл ее муж, gnadige
Frau*, желая тем выразить глубокое уважение к ней, оставшись дома одна,
забыла даже пообедать и напилась только ячменного кофею. Она, как немка по
рождению и воспитанию, конечно, с гораздо большим бы удовольствием вкушала
мокко, но тот был слишком дорог, а потому она приучила себя к нашему
русскому хлебному кофею, который, кроме своей дешевизны, был, как она
полагала, полезен для ее слабой груди. Почтенную даму сию, как и самого
доктора, беспокоила мысль, чтобы не произошло пререканий между супругом ее и
членами полиции, что случалось почти при поднятии каждого трупа
скоропостижно умершего или убитого. Члены полиции имели постоянным правилом
своим по делам этого рода делать срывы с кого только возможно; но Сверстов,
никогда ни по какому делу не бравший ни копейки, страшно восставал против
таких поборов и не доносил о том по нач
посылает! - сказал Вася, сходя с лестницы и пойдя с товарищем вместе по
улице.
- И много, Вася, денег везешь? - расспрашивал тот.
- Уйму, братец... уйму!.. Ажно страшно!.. - отвечал Вася.
- Ничего!.. Важивал ведь прежде! - успокоивал его товарищ.
Нищие, и особенно молодой из них, заметно прислушивались к этому
разговору. Из волокового окна между тем выглянуло заплывшее жиром,
сизо-багровое лицо какой-то женщины, которая толстой и до плеча голой рукой
подала им огромный кусище пирога и проговорила при этом:
- Не посетуйте, родимые!.. Чем богаты...
Пробурчав что-то такое на это, молитву или благодарность, старик
засунул пирог в свою и без того уж битком набитую суму и вместе с вожаком
пошел далее христарадничать по улице, а затем они совсем вышли из города и
скрылись за ближайшим леском.
На другой день крещения, поздно вечером и именно в тот самый час, когда
Ченцов разговаривал с Антипом Ильичом об комете, в крошечную спальню доктора
Сверстова, служившего в сказанном городишке уездным врачом, вошла его
пожилая, сухопарая супруга с серыми, но не лишенными блеска глазами и с
совершенно плоскою грудью.
- Сергей Николаич, Сергей Николаич! - проговорила она, осторожно будя
мужа. - От исправника к тебе рассыльный: тело надобно завтра поднимать
какого-то убитого!..
Доктор сейчас же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий
скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в
настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена
до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно
спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал
какого-нибудь художника, чем врача.
- Тело?.. А когда же все выезжают? - переспросил доктор жену.
- Завтра утром, - отвечала она.
- Хорошо, скажи только фельдшеру, чтобы он заблаговременно приготовил
мне инструменты, - проговорил доктор.
- Приготовим! - сказала докторша и, несколько величественной походкой
выйдя из спальни мужа, прошла к себе тоже в спальню, где, впрочем, она стала
еще вязать шерстяные носки. Доктор же улегся снова в постель; но, тревожимый
разными соображениями по предстоящему для него делу, не заснул и
проворочался до ранних обеден, пока за ним не заехал исправник, с которым он
и отправился на место происшествия.
Госпожа Сверстова, или, как издавна и странно называл ее муж, gnadige
Frau*, желая тем выразить глубокое уважение к ней, оставшись дома одна,
забыла даже пообедать и напилась только ячменного кофею. Она, как немка по
рождению и воспитанию, конечно, с гораздо большим бы удовольствием вкушала
мокко, но тот был слишком дорог, а потому она приучила себя к нашему
русскому хлебному кофею, который, кроме своей дешевизны, был, как она
полагала, полезен для ее слабой груди. Почтенную даму сию, как и самого
доктора, беспокоила мысль, чтобы не произошло пререканий между супругом ее и
членами полиции, что случалось почти при поднятии каждого трупа
скоропостижно умершего или убитого. Члены полиции имели постоянным правилом
своим по делам этого рода делать срывы с кого только возможно; но Сверстов,
никогда ни по какому делу не бравший ни копейки, страшно восставал против
таких поборов и не доносил о том по нач