- Непременно! После обеда же берите лошадей и поезжайте! - разрешил ему
Егор Егорыч, и начал читать письмо далее, окончив которое, он отнесся к
Сусанне Николаевне: - А это до нас с тобой касается.
- Что такое? - спросила та встревоженным голосом.
- Пустяки, конечно! - сказал Егор Егорыч. - Александр Яковлич пишет,
что нежно любимый им Пьер возвратился в Москву и страдает грудью, а еще
более того меланхолией, и что врачи ему предписывают провести нынешнее лето
непременно в деревне, но их усадьба с весьма дурным климатом; да и живя в
сообществе одной только матери, Пьер, конечно, будет скучать, а потому
Александр Яковлич просит, не позволим ли мы его милому повесе приехать к нам
погостить месяца на два, что, конечно, мы позволим ему с великою
готовностью.
Сусанна Николаевна ничего на это не возразила и только в продолжение
всего остального обеда не прикоснулась уже ни к одному блюду.
Gnadige Frau, а также и Сверстов, это заметили и, предчувствуя, что тут
что-то такое скрывается, по окончании обеда, переглянувшись друг с другом,
ушли к себе наверх под тем предлогом, что Сверстову надобно было собираться
в дорогу, а gnadige Frau, конечно, в этом случае должна была помогать ему.
Егор Егорыч пошел, по обыкновению, в свой кабинет, а Сусанна Николаевна
пошла тоже за ним.
- Я полагаю, - начала она, облизывая беспрестанно свои хорошенькие
пересыхающие губки, - что будет неловко и невозможно даже пригласить
Углакова к нам в деревню.
- Почему? - спросил Егор Егорыч, видимо, встревоженный этими словами
жены.
- Потому что я еще женщина молодая, а Углаков такой повеса, что бог
знает что про меня могут сказать...
- Кто ж может сказать? Здесь и сказать даже некому! - возразил Егор
Егорыч прежним встревоженным тоном. - Но ты, может быть, имеешь какой-нибудь
другой более серьезный повод не желать его приезда сюда?
Для Сусанны Николаевны настала страшная и решительная минута. Сказать
правду Егору Егорычу она боялась, и не за себя, - нет, - а за него; но
промолчать было невозможно.
- Имею! - проговорила она глухим голосом.
- Какой? - спросил Егор Егорыч тоже глухим голосом.
- Углаков мне объяснялся в любви! - произнесла Сусанна Николаевна,
потупляя в землю глаза.
- И тебя то пугает, что он, вероятно, и здесь... здесь повторит это...
свое объяснение? - бормотал Егор Егорыч.
- Непременно повторит! - подтвердила Сусанна Николаевна.
Егор Егорыч при этом беспокойно пошевелился в своем кресле.
- Что мужчина объясняется в любви замужней женщине - это еще небольшая
беда, если только в ней самой есть противодействие к тому, но... - и,
произнеся это но, Егор Егорыч на мгновение приостановился, как бы желая
собраться с духом, - но когда и она тоже носит в душе элемент симпатии к
нему, то... - тут уж Егор Егорыч остановился на то: - то ей остается одно:
или победить себя и вырвать из души свою склонность, или, что гораздо
естественнее, идти без оглядки, куда влечется она своим чувством.
- Я хочу победить себя! - почти воскликнула Сусанна Николаевна,
обрадовавшись, что Егор Егорыч как бы подсказал ей фразу, определяющую то,
что она твердо решилась делать.
- Позволь! - остановил ее Егор Егорыч, видимо, хотевший не уступать в
благородном сподвижничестве. - Принимая какое-нибудь бремя на себя, надобно
сообраз
Егор Егорыч, и начал читать письмо далее, окончив которое, он отнесся к
Сусанне Николаевне: - А это до нас с тобой касается.
- Что такое? - спросила та встревоженным голосом.
- Пустяки, конечно! - сказал Егор Егорыч. - Александр Яковлич пишет,
что нежно любимый им Пьер возвратился в Москву и страдает грудью, а еще
более того меланхолией, и что врачи ему предписывают провести нынешнее лето
непременно в деревне, но их усадьба с весьма дурным климатом; да и живя в
сообществе одной только матери, Пьер, конечно, будет скучать, а потому
Александр Яковлич просит, не позволим ли мы его милому повесе приехать к нам
погостить месяца на два, что, конечно, мы позволим ему с великою
готовностью.
Сусанна Николаевна ничего на это не возразила и только в продолжение
всего остального обеда не прикоснулась уже ни к одному блюду.
Gnadige Frau, а также и Сверстов, это заметили и, предчувствуя, что тут
что-то такое скрывается, по окончании обеда, переглянувшись друг с другом,
ушли к себе наверх под тем предлогом, что Сверстову надобно было собираться
в дорогу, а gnadige Frau, конечно, в этом случае должна была помогать ему.
Егор Егорыч пошел, по обыкновению, в свой кабинет, а Сусанна Николаевна
пошла тоже за ним.
- Я полагаю, - начала она, облизывая беспрестанно свои хорошенькие
пересыхающие губки, - что будет неловко и невозможно даже пригласить
Углакова к нам в деревню.
- Почему? - спросил Егор Егорыч, видимо, встревоженный этими словами
жены.
- Потому что я еще женщина молодая, а Углаков такой повеса, что бог
знает что про меня могут сказать...
- Кто ж может сказать? Здесь и сказать даже некому! - возразил Егор
Егорыч прежним встревоженным тоном. - Но ты, может быть, имеешь какой-нибудь
другой более серьезный повод не желать его приезда сюда?
Для Сусанны Николаевны настала страшная и решительная минута. Сказать
правду Егору Егорычу она боялась, и не за себя, - нет, - а за него; но
промолчать было невозможно.
- Имею! - проговорила она глухим голосом.
- Какой? - спросил Егор Егорыч тоже глухим голосом.
- Углаков мне объяснялся в любви! - произнесла Сусанна Николаевна,
потупляя в землю глаза.
- И тебя то пугает, что он, вероятно, и здесь... здесь повторит это...
свое объяснение? - бормотал Егор Егорыч.
- Непременно повторит! - подтвердила Сусанна Николаевна.
Егор Егорыч при этом беспокойно пошевелился в своем кресле.
- Что мужчина объясняется в любви замужней женщине - это еще небольшая
беда, если только в ней самой есть противодействие к тому, но... - и,
произнеся это но, Егор Егорыч на мгновение приостановился, как бы желая
собраться с духом, - но когда и она тоже носит в душе элемент симпатии к
нему, то... - тут уж Егор Егорыч остановился на то: - то ей остается одно:
или победить себя и вырвать из души свою склонность, или, что гораздо
естественнее, идти без оглядки, куда влечется она своим чувством.
- Я хочу победить себя! - почти воскликнула Сусанна Николаевна,
обрадовавшись, что Егор Егорыч как бы подсказал ей фразу, определяющую то,
что она твердо решилась делать.
- Позволь! - остановил ее Егор Егорыч, видимо, хотевший не уступать в
благородном сподвижничестве. - Принимая какое-нибудь бремя на себя, надобно
сообраз