, но, впрочем, я и сам до такой степени утомился
с дороги и с хлопотами по моему делу, что теперь вдруг и сказать не могу!
- Но что же ваше дело? - воскликнула Катрин. - Я с моими тревогами и не
спросила вас об этом.
- Дело мое, - отвечал, уже зевая, Тулузов, - находится в отличнейшем
положении: приношение мое принято, и я, вероятно, получу за него дворянство!
- Я это предчувствую, и вы совершенно достойны ваших успехов, -
проговорила Катрин.
- Завтрашний день-с я все хорошенько обдумаю и напишу вам, что вы
должны отвечать Валерьяну Николаичу.
- Да, да, напишите! - заключила Катрин нежным голосом.
Тулузов, взяв с собой письмо Ченцова, ушел в свое отделение, где снова
прочитал это письмо и снова главным образом обратил свое внимание на
последние строки. "Может быть, и в самом деле застрелится!" - произнес он
тем же полушепотом, как прежде сказал: - "Пойдут теперь истории, надобно
только не зевать!"
Явившись поутру к Екатерине Петровне пить чай, Тулузов принес
заготовленный им ответ.
- Вы написали? - спросила она, увидав в руке его четвертушку бумаги.
- Написал!
- Прочитайте!.. Меня так мучит это, что я всю ночь не спала!
- Ответ очень короткий, какой только вы и можете написать! - объяснил
Тулузов и начал чтение:
"Милостивый государь Валерьян Николаич!
Вы, надеюсь, понимаете, что наши отношения после того, что произошло
между нами, суть отношения людей совершенно посторонних. Об разных укорах и
намеках, которые Вы мне пишете, я не хочу и говорить, потому что все они
несправедливы; но что касается до высылки к Вам крестьянки Аксиньи, то я по
закону никакого права не имею этого сделать: мы можем наших крестьян
отчуждать из своего владения, а нарушать их браки не в нашей власти; муж
Аксиньи, который ее привез теперь сюда, очень хорошо это знает, и мне очень
странна показалась Ваша просьба: неужели Вы думали, что я позволю себе
высылать Вам ваших любовниц? Занимайтесь сами этим, а я тут умываю руки и
даже считаю неприличным для себя более говорить об этом!"
Прослушав письмо, Екатерина Петровна осталась недовольна им.
- Письмо ужасное! - проговорила она.
Тулузов усмехнулся.
- Тогда не угодно ли вам самим написать! - сказал он.
- Да, я сама напишу Валерьяну, - произнесла, подумав, Катрин,
полагавшая, что Тулузов из ревности сочинил нарочно такое колкое письмо к
Ченцову.
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но
оказалось, что в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений,
чем было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным,
погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду;
затем так запуталась в изложении своих мыслей и начала писать столь
неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что
написала, а потому, разорвав с досадой свое сочинение, сказала потом
Тулузову:
- Дайте мне ваше письмо, я перепишу его: у меня голова так расстроена,
что ничего не могу придумать!
Тулузов подал заготовленное им письмо, которое Катрин почти целый день
переписывала, как будто бы ей каждое слово начертить было тяжело, грустно и
страшно.
VII
Было двенадцать часов дня. Аггей Никитич сидел в губернской почтовой
к
с дороги и с хлопотами по моему делу, что теперь вдруг и сказать не могу!
- Но что же ваше дело? - воскликнула Катрин. - Я с моими тревогами и не
спросила вас об этом.
- Дело мое, - отвечал, уже зевая, Тулузов, - находится в отличнейшем
положении: приношение мое принято, и я, вероятно, получу за него дворянство!
- Я это предчувствую, и вы совершенно достойны ваших успехов, -
проговорила Катрин.
- Завтрашний день-с я все хорошенько обдумаю и напишу вам, что вы
должны отвечать Валерьяну Николаичу.
- Да, да, напишите! - заключила Катрин нежным голосом.
Тулузов, взяв с собой письмо Ченцова, ушел в свое отделение, где снова
прочитал это письмо и снова главным образом обратил свое внимание на
последние строки. "Может быть, и в самом деле застрелится!" - произнес он
тем же полушепотом, как прежде сказал: - "Пойдут теперь истории, надобно
только не зевать!"
Явившись поутру к Екатерине Петровне пить чай, Тулузов принес
заготовленный им ответ.
- Вы написали? - спросила она, увидав в руке его четвертушку бумаги.
- Написал!
- Прочитайте!.. Меня так мучит это, что я всю ночь не спала!
- Ответ очень короткий, какой только вы и можете написать! - объяснил
Тулузов и начал чтение:
"Милостивый государь Валерьян Николаич!
Вы, надеюсь, понимаете, что наши отношения после того, что произошло
между нами, суть отношения людей совершенно посторонних. Об разных укорах и
намеках, которые Вы мне пишете, я не хочу и говорить, потому что все они
несправедливы; но что касается до высылки к Вам крестьянки Аксиньи, то я по
закону никакого права не имею этого сделать: мы можем наших крестьян
отчуждать из своего владения, а нарушать их браки не в нашей власти; муж
Аксиньи, который ее привез теперь сюда, очень хорошо это знает, и мне очень
странна показалась Ваша просьба: неужели Вы думали, что я позволю себе
высылать Вам ваших любовниц? Занимайтесь сами этим, а я тут умываю руки и
даже считаю неприличным для себя более говорить об этом!"
Прослушав письмо, Екатерина Петровна осталась недовольна им.
- Письмо ужасное! - проговорила она.
Тулузов усмехнулся.
- Тогда не угодно ли вам самим написать! - сказал он.
- Да, я сама напишу Валерьяну, - произнесла, подумав, Катрин,
полагавшая, что Тулузов из ревности сочинил нарочно такое колкое письмо к
Ченцову.
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но
оказалось, что в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений,
чем было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным,
погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду;
затем так запуталась в изложении своих мыслей и начала писать столь
неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что
написала, а потому, разорвав с досадой свое сочинение, сказала потом
Тулузову:
- Дайте мне ваше письмо, я перепишу его: у меня голова так расстроена,
что ничего не могу придумать!
Тулузов подал заготовленное им письмо, которое Катрин почти целый день
переписывала, как будто бы ей каждое слово начертить было тяжело, грустно и
страшно.
VII
Было двенадцать часов дня. Аггей Никитич сидел в губернской почтовой
к