молокан потому этого нет, что у них не существует ни обрядов, ни
понимания истинного, - они узкие рационалисты! - проговорил он как бы даже с
презрением.
- Жаль! - сказал доктор. - Но опять вот о Пилецком. Он меня уверял, что
их собрания посещал даже покойный государь Александр Павлович.
Егор Егорыч на некоторое время задумался.
- Государь Александр Павлович, - начал он, - был один из самых острых и
тонких умов, и очень возможно, что он бывал у madame Татариновой, желая
ведать все возрастания и все уклонения в духовном движении людей... Кроме
того, я на это имею еще и другое подтверждение. Приятель мой Милорадович
некогда передавал мне, что когда он стал бывать у Екатерины Филипповны, то
старику-отцу его это очень не понравилось, и он прислал сыну строгое письмо
с такого рода укором, что бог знает, у кого ты и где бываешь... Милорадович
показал это письмо государю, и Александр Павлович по этому поводу написал
старику собственноручно, что в обществе госпожи Татариновой ничего нет
такого, что отводило бы людей от религии, а, напротив того, учение ее может
сделать человека еще более привязанным к церкви.
- Свежо предание, а верится с трудом! - произнес и многознаменательно
качнул головой доктор. - Скажите, вы давно знакомы с Пилецким, который,
говорю вам откровенно, мне чрезвычайно понравился?
- Давно; я познакомился с ним, когда мне было всего только пятнадцать
лет, в Геттингене, где я и он студировали сряду три семестра. Пилецкий был
меня старше лет на шесть, на семь.
- По происхождению своему он, должно быть, поляк?
- Нет, он родом серб и, по-моему, человек высоких душевных качеств.
Геттингенский университет тогда славился строгостью морали, философией и
идеалистическим направлением!.. Я, как мальчик, охвачен был, конечно, всем
этим и унесся весь в небеса; Мартын же Степаныч свои доктрины практиковал
уже и в жизни; отличительным свойством его была простота и чистота
сердечная, соединенная с возвышенным умом и с искренней восторженностью!
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к
детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и
забавлять, хотя в то же время я смутно слышал историю его выхода из лицея,
где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут
были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин,
затеявший всю эту историю, были склоннее читать Апулея{244} и Вольтера, чем
слушать Пилецкого.
- В чем же собственно эта история состояла? - спросил с большим
любопытством Сверстов.
- История чисто кадетская, из которой, по-моему, Пилецкий вышел умно и
благородно: все эти избалованные барчонки вызвали его в конференц-залу и
предложили ему: или удалиться, или видеть, как они потребуют собственного
своего удаления; тогда Пилецкий, вместо того, чтобы наказать их, как бы это
сделал другой, объявил им: "Ну, господа, оставайтесь лучше вы в лицее, а я
уйду, как непригодный вам", - и в ту же ночь выехал из лицея навсегда!
- И, по-моему, это благородно, - подхватил Сверстов, - и показывает
действительно его снисходительность и любовь к детям. Теперь, впрочем,
кажется, - присовокупил он с улыбкой, - Мартын Степаныч любит и почти
боготворит одну только Екатерину Филипповну: он все почти время мне
толковал, что она святая и что
понимания истинного, - они узкие рационалисты! - проговорил он как бы даже с
презрением.
- Жаль! - сказал доктор. - Но опять вот о Пилецком. Он меня уверял, что
их собрания посещал даже покойный государь Александр Павлович.
Егор Егорыч на некоторое время задумался.
- Государь Александр Павлович, - начал он, - был один из самых острых и
тонких умов, и очень возможно, что он бывал у madame Татариновой, желая
ведать все возрастания и все уклонения в духовном движении людей... Кроме
того, я на это имею еще и другое подтверждение. Приятель мой Милорадович
некогда передавал мне, что когда он стал бывать у Екатерины Филипповны, то
старику-отцу его это очень не понравилось, и он прислал сыну строгое письмо
с такого рода укором, что бог знает, у кого ты и где бываешь... Милорадович
показал это письмо государю, и Александр Павлович по этому поводу написал
старику собственноручно, что в обществе госпожи Татариновой ничего нет
такого, что отводило бы людей от религии, а, напротив того, учение ее может
сделать человека еще более привязанным к церкви.
- Свежо предание, а верится с трудом! - произнес и многознаменательно
качнул головой доктор. - Скажите, вы давно знакомы с Пилецким, который,
говорю вам откровенно, мне чрезвычайно понравился?
- Давно; я познакомился с ним, когда мне было всего только пятнадцать
лет, в Геттингене, где я и он студировали сряду три семестра. Пилецкий был
меня старше лет на шесть, на семь.
- По происхождению своему он, должно быть, поляк?
- Нет, он родом серб и, по-моему, человек высоких душевных качеств.
Геттингенский университет тогда славился строгостью морали, философией и
идеалистическим направлением!.. Я, как мальчик, охвачен был, конечно, всем
этим и унесся весь в небеса; Мартын же Степаныч свои доктрины практиковал
уже и в жизни; отличительным свойством его была простота и чистота
сердечная, соединенная с возвышенным умом и с искренней восторженностью!
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к
детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и
забавлять, хотя в то же время я смутно слышал историю его выхода из лицея,
где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут
были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин,
затеявший всю эту историю, были склоннее читать Апулея{244} и Вольтера, чем
слушать Пилецкого.
- В чем же собственно эта история состояла? - спросил с большим
любопытством Сверстов.
- История чисто кадетская, из которой, по-моему, Пилецкий вышел умно и
благородно: все эти избалованные барчонки вызвали его в конференц-залу и
предложили ему: или удалиться, или видеть, как они потребуют собственного
своего удаления; тогда Пилецкий, вместо того, чтобы наказать их, как бы это
сделал другой, объявил им: "Ну, господа, оставайтесь лучше вы в лицее, а я
уйду, как непригодный вам", - и в ту же ночь выехал из лицея навсегда!
- И, по-моему, это благородно, - подхватил Сверстов, - и показывает
действительно его снисходительность и любовь к детям. Теперь, впрочем,
кажется, - присовокупил он с улыбкой, - Мартын Степаныч любит и почти
боготворит одну только Екатерину Филипповну: он все почти время мне
толковал, что она святая и что