ть виду, что он
был поражен тем, до какой степени Аггей Никитич изменился и постарел.
- Очень даже прихворнул, - отвечал тот. - Около недели думал, что жив
не останусь, и ужасно этого испугался, потому что мне пришла вдруг в голову
мысль: а что, если я оживу в могиле?!. Понимаете, здоровяк этакий, пожалуй,
не умрешь сразу-то... И что со мной было, передать вам не могу: во всем теле
сделалась дрожь, волосы поднялись дыбом. Я рассказал об этом страхе доктору.
Тот начал меня успокоивать: "Если, говорит, хотите, я вас вскрою". -
"Сделайте, говорю, милость, живот мне располосуйте и череп распилите".
- Что это, Аггей Никитич, какие вы ужасы про себя говорите! -
остановила было его Миропа Дмитриевна.
- Ужас побольше был бы, когда в могиле-то очнулся бы, - возразил ей тот
и продолжал, обращаясь к Егору Егорычу, - после того я стал думать об душе и
об будущей жизни... Тут тоже заскребли у меня кошки на сердце.
- Об этом нельзя думать, для этого нужна вера, - перебил Аггея Никитича
Егор Егорыч.
- Во что вера? - спросил мрачным голосом Зверев.
- В то, что сказано в евангелии.
- Стало быть, будут и страшный суд, и рай, и ад?
- Будут!.. Об этом не следует ни себя, ни других спрашивать, а надобно
верить в это!.. - бормотал Егор Егорыч.
- А как это сделать?.. Я должен сознаться, что я - и особенно прежде -
был почти человек неверующий.
- Не может быть!.. - воскликнул Егор Егорыч. - Таких людей нет в целом
мире ни одного.
- А Вольтер? - возразил наивно Аггей Никитич.
- Нет, он верил и верил очень сильно в своего только бога - в Разум, и
ошибся в одном, что это не бог, принимая самое близкое, конечное за
отдаленное и всеобъемлющее.
- Но желательно бы знать, что такое это отдаленное и всеобъемлющее? -
говорил, в недоумении разводя руками, Аггей Никитич.
У Егора Егорыча лицо даже стало подергивать: по своей
непосредственности, Аггей Никитич очень трудные вопросы задавал ему.
- Это всеобъемлющее словами нельзя определить, но можно только ощущать
и соприкасаться с ним в некоторые счастливые моменты своего нравственного
бытия.
- Но каким путем и способом достигнуть этого? - вопиял Аггей Никитич.
- Первый способ - молитва, простая молитва, - объяснял ему Егор Егорыч.
- Я, Егор Егорыч, во время моей болезни - видит бог - молился, - сказал
Аггей Никитич.
- И как еще усердно!.. Не всякий так сумеет молиться! - подхватила
Миропа Дмитриевна.
- И вам, без сомнения, легче после того было? - спросил Егор Егорыч.
- Точно будто бы и легче несколько, - отвечал Аггей Никитич.
- Этого вдруг и нельзя, - это гора, на которую надобно постепенно
взбираться. - Слыхали вы об Иоанне Лествичнике?
Говоря это, Егор Егорыч вряд ли не думал хватить в своем поучении прямо
об умном делании.
- Нет, не слыхал, - признался ему Аггей Никитич.
- А вы? - отнесся зачем-то Егор Егорыч к Миропе Дмитриевне.
- Слыхала, - это ведь святой наш, - отвечала та совершенно смело.
Егор Егорыч поморщился и уразумел, что его собеседники слишком мало
приготовлены к тому, чтобы слушать и тем более понять то, что задумал было
он говорить, и потому решился ограничиться как бы некоторою исповедью Аггея
Никитича.
- Не слишком ли вы плоть вашу лелеете? - спросил он того.
Аггей Никитич при этом покраснел.
- То есть в чем и как? - прого
был поражен тем, до какой степени Аггей Никитич изменился и постарел.
- Очень даже прихворнул, - отвечал тот. - Около недели думал, что жив
не останусь, и ужасно этого испугался, потому что мне пришла вдруг в голову
мысль: а что, если я оживу в могиле?!. Понимаете, здоровяк этакий, пожалуй,
не умрешь сразу-то... И что со мной было, передать вам не могу: во всем теле
сделалась дрожь, волосы поднялись дыбом. Я рассказал об этом страхе доктору.
Тот начал меня успокоивать: "Если, говорит, хотите, я вас вскрою". -
"Сделайте, говорю, милость, живот мне располосуйте и череп распилите".
- Что это, Аггей Никитич, какие вы ужасы про себя говорите! -
остановила было его Миропа Дмитриевна.
- Ужас побольше был бы, когда в могиле-то очнулся бы, - возразил ей тот
и продолжал, обращаясь к Егору Егорычу, - после того я стал думать об душе и
об будущей жизни... Тут тоже заскребли у меня кошки на сердце.
- Об этом нельзя думать, для этого нужна вера, - перебил Аггея Никитича
Егор Егорыч.
- Во что вера? - спросил мрачным голосом Зверев.
- В то, что сказано в евангелии.
- Стало быть, будут и страшный суд, и рай, и ад?
- Будут!.. Об этом не следует ни себя, ни других спрашивать, а надобно
верить в это!.. - бормотал Егор Егорыч.
- А как это сделать?.. Я должен сознаться, что я - и особенно прежде -
был почти человек неверующий.
- Не может быть!.. - воскликнул Егор Егорыч. - Таких людей нет в целом
мире ни одного.
- А Вольтер? - возразил наивно Аггей Никитич.
- Нет, он верил и верил очень сильно в своего только бога - в Разум, и
ошибся в одном, что это не бог, принимая самое близкое, конечное за
отдаленное и всеобъемлющее.
- Но желательно бы знать, что такое это отдаленное и всеобъемлющее? -
говорил, в недоумении разводя руками, Аггей Никитич.
У Егора Егорыча лицо даже стало подергивать: по своей
непосредственности, Аггей Никитич очень трудные вопросы задавал ему.
- Это всеобъемлющее словами нельзя определить, но можно только ощущать
и соприкасаться с ним в некоторые счастливые моменты своего нравственного
бытия.
- Но каким путем и способом достигнуть этого? - вопиял Аггей Никитич.
- Первый способ - молитва, простая молитва, - объяснял ему Егор Егорыч.
- Я, Егор Егорыч, во время моей болезни - видит бог - молился, - сказал
Аггей Никитич.
- И как еще усердно!.. Не всякий так сумеет молиться! - подхватила
Миропа Дмитриевна.
- И вам, без сомнения, легче после того было? - спросил Егор Егорыч.
- Точно будто бы и легче несколько, - отвечал Аггей Никитич.
- Этого вдруг и нельзя, - это гора, на которую надобно постепенно
взбираться. - Слыхали вы об Иоанне Лествичнике?
Говоря это, Егор Егорыч вряд ли не думал хватить в своем поучении прямо
об умном делании.
- Нет, не слыхал, - признался ему Аггей Никитич.
- А вы? - отнесся зачем-то Егор Егорыч к Миропе Дмитриевне.
- Слыхала, - это ведь святой наш, - отвечала та совершенно смело.
Егор Егорыч поморщился и уразумел, что его собеседники слишком мало
приготовлены к тому, чтобы слушать и тем более понять то, что задумал было
он говорить, и потому решился ограничиться как бы некоторою исповедью Аггея
Никитича.
- Не слишком ли вы плоть вашу лелеете? - спросил он того.
Аггей Никитич при этом покраснел.
- То есть в чем и как? - прого