ческой формуле общества?
Являются народы на поприще жизни, блещут славою, наполняют собою
страницы истории и вдруг слабеют, приходят в какое-то беснование, как
строители вавилонской башни, - и имя их с трудом отыскивает чужеземный
археолог посреди пыльных хартий.
Здесь общество страждет, ибо нет среди его сильного духа, который бы
смирил порочные страсти, а благородные направил ко благу.
Здесь общество изгоняет гения, явившегося ему на славу, - и вероломный
друг, в угоду обществу, предает позору память великого человека. {[* Намек
на Томаса Мура, {2} по семейным не решившегося издать записки
Байрона, ожидавшиеся с нетерпением.]}
Здесь движутся все силы духа и вещества; воображение, ум, воля
напряжены, - время и пространство обращены в ничто, пирует воля человека, -
а общество страждет и грустно чует приближение своей кончины.
Здесь, в стоячем болоте, засыпают силы; как взнузданный конь, человек
прилежно вертит все одно и то же колесо общественной махины, каждый день
слепнет более и более, а махина полуразрушилась: одно движение молодого
соседа - и исчезло стотысячелетнее царство.
Везде вражда, смешение языков, казни без преступлений и преступления
без казни, а на конце поприща - смерть и ничтожество. Смерть народа...
страшное слово!
Закон природы! - говорит один.
Форма правления! - говорит другой.
Недостаток просвещения! - говорит третий.
Излишество просвещения!
Отсутствие религиозного чувства!
Фанатизм!
Но кто вы, вы, гордые истолкователи таинства жизни? Я не верю вам и
имею право не верить! Нечисты слова ваши, и под ними скрываются еще менее
чистые мысли.
Ты говоришь мне о законе природы; но как угадал ты его? Пророк
непризванный! где твое знамение?
Ты говоришь мне о пользе просвещения? Но твои руки окровавлены.
Ты говоришь мне о вреде просвещения? Но ты косноязычен, твои мысли не
вяжутся одна с другою, - природа темна для тебя, - ты сам не понимаешь себя!
Ты говоришь мне о форме правления? Но где та форма, которою ты доволен?
Ты говоришь мне о религиозном чувстве? Но смотри - черное платье твое
опалено костром, на котором терзался брат твой; его стенания невольно
вырываются из твоей гортани вместе с твоею сладкою речью.
Ты говоришь мне о фанатизме? Но смотри - душа твоя обратилась в паровую
машину. Я вижу в тебе винты и колеса, но жизни не вижу!
Прочь, оглашенные! нечисты слова ваши: в них дышат темные страсти! Не
вам оторваться от житейского праха, не вам проникнуть в глубину жизни! В
пустыне души вашей веют тлетворные ветры, ходит черная язва и ни одного
чувства не оставляет незараженным!
Не вам, дряхлые сыны дряхлых отцов, просветить ум наш. Мы знаем вас,
как вы нас не знаете; мы в тишине наблюдали ваше рождение, ваши болезни - и
предвидим вашу кончину; мы плакали и смеялись над вами, мы знаем ваше
прошедшее ... но знаем ли свое будущее?" Читатель, вероятно, уже догадался,
что все эти прекрасные вещи успели пробежать в голове Ростислава в тысячу
раз скорее, нежели во сколько я мог рассказать их, - и действительно, они
продолжались не более того промежутка, который бывает между двумя танцами.
Два приятеля подошли к Ростиславу.
- Что ты нашел в этом окошке?
- О чем ты задумался? - спросили они.
- О судьбе человечества! - отвечал Ростислав важны
Являются народы на поприще жизни, блещут славою, наполняют собою
страницы истории и вдруг слабеют, приходят в какое-то беснование, как
строители вавилонской башни, - и имя их с трудом отыскивает чужеземный
археолог посреди пыльных хартий.
Здесь общество страждет, ибо нет среди его сильного духа, который бы
смирил порочные страсти, а благородные направил ко благу.
Здесь общество изгоняет гения, явившегося ему на славу, - и вероломный
друг, в угоду обществу, предает позору память великого человека. {[* Намек
на Томаса Мура, {2} по семейным не решившегося издать записки
Байрона, ожидавшиеся с нетерпением.]}
Здесь движутся все силы духа и вещества; воображение, ум, воля
напряжены, - время и пространство обращены в ничто, пирует воля человека, -
а общество страждет и грустно чует приближение своей кончины.
Здесь, в стоячем болоте, засыпают силы; как взнузданный конь, человек
прилежно вертит все одно и то же колесо общественной махины, каждый день
слепнет более и более, а махина полуразрушилась: одно движение молодого
соседа - и исчезло стотысячелетнее царство.
Везде вражда, смешение языков, казни без преступлений и преступления
без казни, а на конце поприща - смерть и ничтожество. Смерть народа...
страшное слово!
Закон природы! - говорит один.
Форма правления! - говорит другой.
Недостаток просвещения! - говорит третий.
Излишество просвещения!
Отсутствие религиозного чувства!
Фанатизм!
Но кто вы, вы, гордые истолкователи таинства жизни? Я не верю вам и
имею право не верить! Нечисты слова ваши, и под ними скрываются еще менее
чистые мысли.
Ты говоришь мне о законе природы; но как угадал ты его? Пророк
непризванный! где твое знамение?
Ты говоришь мне о пользе просвещения? Но твои руки окровавлены.
Ты говоришь мне о вреде просвещения? Но ты косноязычен, твои мысли не
вяжутся одна с другою, - природа темна для тебя, - ты сам не понимаешь себя!
Ты говоришь мне о форме правления? Но где та форма, которою ты доволен?
Ты говоришь мне о религиозном чувстве? Но смотри - черное платье твое
опалено костром, на котором терзался брат твой; его стенания невольно
вырываются из твоей гортани вместе с твоею сладкою речью.
Ты говоришь мне о фанатизме? Но смотри - душа твоя обратилась в паровую
машину. Я вижу в тебе винты и колеса, но жизни не вижу!
Прочь, оглашенные! нечисты слова ваши: в них дышат темные страсти! Не
вам оторваться от житейского праха, не вам проникнуть в глубину жизни! В
пустыне души вашей веют тлетворные ветры, ходит черная язва и ни одного
чувства не оставляет незараженным!
Не вам, дряхлые сыны дряхлых отцов, просветить ум наш. Мы знаем вас,
как вы нас не знаете; мы в тишине наблюдали ваше рождение, ваши болезни - и
предвидим вашу кончину; мы плакали и смеялись над вами, мы знаем ваше
прошедшее ... но знаем ли свое будущее?" Читатель, вероятно, уже догадался,
что все эти прекрасные вещи успели пробежать в голове Ростислава в тысячу
раз скорее, нежели во сколько я мог рассказать их, - и действительно, они
продолжались не более того промежутка, который бывает между двумя танцами.
Два приятеля подошли к Ростиславу.
- Что ты нашел в этом окошке?
- О чем ты задумался? - спросили они.
- О судьбе человечества! - отвечал Ростислав важны