акая встреча есть случайность, могущая быть и не быть, ибо для души, в ее
естественном, т. е. вдохновенном состоянии, находятся указания вернейшие,
нежели в пыльных хартиях всего мира.
Таким образом, могут существовать отдельно и слитно исторические и
поэтические символы; те и другие истекают из одного источника, но живут
разною жизнию: одни - жизнию неполною, в тесном мире планеты, другие -
жизнию безграничною, в бесконечном царстве поэта; но - увы! и те и другие
хранят внутри себя под несколькими покровами заветную тайну, может быть
недосягаемую для человека в сей жизни, но к которой ему позволено
приближаться.
Не вините художника, если под одним покровом он находит еще другой
покров, по той же причине, почему вы не обвините химика, зачем он с первого
раза не открыл самых простых, но и самых отдаленных стихий вещества, им
исследуемого. Древняя надпись на статуе Изиды: "никто еще не видал лица
моего" - доныне не потеряла своего значения во всех отраслях человеческой
деятельности.
Вот теория автора; ложная или истинная - это не его дело. Еще несколько
слов о форме того сочинения, которое называется "Русскими ночами" и которое,
вероятно, наиболее подвергнется критике: автор почитал возможным
существование такой драмы, которой предметом была бы не участь одного
человека, но участь общего всему человечеству ощущения, проявляющегося
разнообразно в [историко]-символических лицах; словом, такой драмы, где бы
не речь, подчиненная минутным впечатлениям, но целая жизнь одного лица
служила бы вопросом или ответом на жизнь другого.
За сим, и без того уже слишком длинным теоретическим изложением, автору
кажется излишним входить здесь в дальнейшие объяснения; сочинения, имеющие
притязание на название эстетических, должны сами отвечать за себя, и
преждевременно защищать их полным догматическим изложением теории, на
которой они основаны, было бы напрасным оскорблением прав художника.
Автор не может и не должен окончить сего предисловия, не сказав
"спасибо" лицам, которых советами он воспользовался, равно и тем, которые
нашли его сочинения, до сих пор рассеянные по разным журналам, достойными
перевода, {3} в особенности знаменитому берлинскому литератору Фарнгагену
фон Энзе, {4} который посреди непрерывной благородной своей деятельности
передал своим соотечественникам в изящном переводе, далеко превосходящем
подлинник, некоторые из произведений автора сей книги.
На трудном и странном пути, который проходит человек, попавший в
очарованный круг, называемый литературным, из которого нет выхода, отрадно
слышать отголосок своим чувствам между людьми, нам незнакомыми, отдаленными
от нас и пространством и обстоятельствами жизни,
НОЧЬ ПЕРВАЯ
Мазурка кончилась. Ростислав уже насмотрелся на белые, роскошные плечи
своей дамы и счел на них все фиолетовые жилки, надышался ее воздухом,
наговорился с нею обо всем, о чем можно наговориться в мазурке, напр
обо всех тех домах, где они должны были встречаться в продолжение недели, -
и, неблагодарный, чувствовал лишь жар и усталость; он подошел к окошку, с
наслаждением впивал тот особенный запах, который производится трескучим
морозом, и с чрезвычайным любопытством рассматривал свои часы; было два часа
за полночь. Между тем на дворе все белело и кружилось в какой-то темной
естественном, т. е. вдохновенном состоянии, находятся указания вернейшие,
нежели в пыльных хартиях всего мира.
Таким образом, могут существовать отдельно и слитно исторические и
поэтические символы; те и другие истекают из одного источника, но живут
разною жизнию: одни - жизнию неполною, в тесном мире планеты, другие -
жизнию безграничною, в бесконечном царстве поэта; но - увы! и те и другие
хранят внутри себя под несколькими покровами заветную тайну, может быть
недосягаемую для человека в сей жизни, но к которой ему позволено
приближаться.
Не вините художника, если под одним покровом он находит еще другой
покров, по той же причине, почему вы не обвините химика, зачем он с первого
раза не открыл самых простых, но и самых отдаленных стихий вещества, им
исследуемого. Древняя надпись на статуе Изиды: "никто еще не видал лица
моего" - доныне не потеряла своего значения во всех отраслях человеческой
деятельности.
Вот теория автора; ложная или истинная - это не его дело. Еще несколько
слов о форме того сочинения, которое называется "Русскими ночами" и которое,
вероятно, наиболее подвергнется критике: автор почитал возможным
существование такой драмы, которой предметом была бы не участь одного
человека, но участь общего всему человечеству ощущения, проявляющегося
разнообразно в [историко]-символических лицах; словом, такой драмы, где бы
не речь, подчиненная минутным впечатлениям, но целая жизнь одного лица
служила бы вопросом или ответом на жизнь другого.
За сим, и без того уже слишком длинным теоретическим изложением, автору
кажется излишним входить здесь в дальнейшие объяснения; сочинения, имеющие
притязание на название эстетических, должны сами отвечать за себя, и
преждевременно защищать их полным догматическим изложением теории, на
которой они основаны, было бы напрасным оскорблением прав художника.
Автор не может и не должен окончить сего предисловия, не сказав
"спасибо" лицам, которых советами он воспользовался, равно и тем, которые
нашли его сочинения, до сих пор рассеянные по разным журналам, достойными
перевода, {3} в особенности знаменитому берлинскому литератору Фарнгагену
фон Энзе, {4} который посреди непрерывной благородной своей деятельности
передал своим соотечественникам в изящном переводе, далеко превосходящем
подлинник, некоторые из произведений автора сей книги.
На трудном и странном пути, который проходит человек, попавший в
очарованный круг, называемый литературным, из которого нет выхода, отрадно
слышать отголосок своим чувствам между людьми, нам незнакомыми, отдаленными
от нас и пространством и обстоятельствами жизни,
НОЧЬ ПЕРВАЯ
Мазурка кончилась. Ростислав уже насмотрелся на белые, роскошные плечи
своей дамы и счел на них все фиолетовые жилки, надышался ее воздухом,
наговорился с нею обо всем, о чем можно наговориться в мазурке, напр
обо всех тех домах, где они должны были встречаться в продолжение недели, -
и, неблагодарный, чувствовал лишь жар и усталость; он подошел к окошку, с
наслаждением впивал тот особенный запах, который производится трескучим
морозом, и с чрезвычайным любопытством рассматривал свои часы; было два часа
за полночь. Между тем на дворе все белело и кружилось в какой-то темной