тут я колеблюсь: многими годами позже моя мать смеясь
рассказывала о пламенной любви, которую она нечаянно зажгла.
Как будто припоминаю полуотворенную дверь в гостиную и там,
посредине зеленого ковра, нашего А. на коленях, чуть ли не
ломающего руки перед моей оцепеневшей от удивления матерью;
однако то обстоятельство, что я вижу сквозь жестикуляцию
бедняги взмах его романтического плаща, наводит меня на мысль,
не пересадил ли я лесной танец в солнечную комнату нашей
биаррицкой квартиры, под окнами которой, в отделенном канатом
углу площади, местный воздухоплаватель Sigismond Lejoyeux
занимался надуванием огромного желтого шара.
Следующим нашим гувернером -- зимой 1907-го года -- был
украинец, симпатичный человек с темными усами и светлой
улыбкой. Он тоже умел показывать штуки -- например, чудный
фокус с исчезновением монеты. Монета, положенная на лист
бумаги, накрывается стаканом и мгновенно исчезает. Возьмите
обыкновенный стакан. Аккуратно заклейте отверстие кружком
клетчатой или линованной бумаги, вырезанной по его периферии.
На такую же бумагу посреди стола положите двугривенный. Быстрым
движением накройте монету приготовленным стаканом. При этом
смотрите, чтобы клетки или полоски на бумажном листе и на
стакане совпали. Иначе не будет иллюзии исчезновения.
Совпадение узоров есть одно из чудес природы. Чудеса природы
рано занимали меня. В один из его выходных дней, с бедным
фокусником случился на улице сердечный припадок, и, найдя его
лежащим на тротуаре, неразборчивая полиция посадила его в
холодную с десятком пьяниц.
Следующая картинка кажется вставленной вверх ногами. На
ней виден третий гувернер, стоящий на голове. Это был могучий
латыш, который умел ходить на руках, поднимал высоко на воздух
много мебели, играл огромными черными гирями и мог в одну
секунду наполнить обыкновенную комнату запахом целой роты
солдат. Ему иногда приходилось наказывать меня за ту или другую
шалость (помню, например, как однажды, когда он спускался по
лестнице, я с верхней площадки ловко уронил каменный шарик
прямо на его привлекательную, необыкновенно твердую на вид и на
звук голову); выбирая наказание, он пользовался не совсем
обычным педагогическим приемом: весело предлагал, что мы оба
натянем боевые перчатки и попрактикуемся в боксе, после чего он
ужасными, обжигающими и потрясающими ударами в лицо,
похохатывая, парировал мой детский натиск и причинял мне
невозможную боль. Хотя в общем я предпочитал эти неравные бои
системе нашей бедной мадемуазель, для которой до судороги в
кисти приходилось раз двести подряд переписывать штрафную
фразу, вроде Qui aime bien, chвtie bien (Кто крепко любит, тот
строго карает (франц.)), я не очень горевал,
когда остроумный атлет отбыл после недолгого, но бурного
пребывания.
Затем был поляк. Он был студент медик, из родовитой семьи,
щеголь и красавец собой, с влажными карими глазами и густыми
гладкими волосами,--несколько похожий на знаменитого в те годы
комика Макса Линдера, в честь которого я тут и назову его. Макс
продержался с 1908-го по 1910-ый год. Помню, какое восхищение
он вызывал во мне зимним утром в Петербурге, когда внезапное
площадное волнение перебило течение нашей прогулки: казаки
с глупыми и свирепыми лицами, размахивая ч
рассказывала о пламенной любви, которую она нечаянно зажгла.
Как будто припоминаю полуотворенную дверь в гостиную и там,
посредине зеленого ковра, нашего А. на коленях, чуть ли не
ломающего руки перед моей оцепеневшей от удивления матерью;
однако то обстоятельство, что я вижу сквозь жестикуляцию
бедняги взмах его романтического плаща, наводит меня на мысль,
не пересадил ли я лесной танец в солнечную комнату нашей
биаррицкой квартиры, под окнами которой, в отделенном канатом
углу площади, местный воздухоплаватель Sigismond Lejoyeux
занимался надуванием огромного желтого шара.
Следующим нашим гувернером -- зимой 1907-го года -- был
украинец, симпатичный человек с темными усами и светлой
улыбкой. Он тоже умел показывать штуки -- например, чудный
фокус с исчезновением монеты. Монета, положенная на лист
бумаги, накрывается стаканом и мгновенно исчезает. Возьмите
обыкновенный стакан. Аккуратно заклейте отверстие кружком
клетчатой или линованной бумаги, вырезанной по его периферии.
На такую же бумагу посреди стола положите двугривенный. Быстрым
движением накройте монету приготовленным стаканом. При этом
смотрите, чтобы клетки или полоски на бумажном листе и на
стакане совпали. Иначе не будет иллюзии исчезновения.
Совпадение узоров есть одно из чудес природы. Чудеса природы
рано занимали меня. В один из его выходных дней, с бедным
фокусником случился на улице сердечный припадок, и, найдя его
лежащим на тротуаре, неразборчивая полиция посадила его в
холодную с десятком пьяниц.
Следующая картинка кажется вставленной вверх ногами. На
ней виден третий гувернер, стоящий на голове. Это был могучий
латыш, который умел ходить на руках, поднимал высоко на воздух
много мебели, играл огромными черными гирями и мог в одну
секунду наполнить обыкновенную комнату запахом целой роты
солдат. Ему иногда приходилось наказывать меня за ту или другую
шалость (помню, например, как однажды, когда он спускался по
лестнице, я с верхней площадки ловко уронил каменный шарик
прямо на его привлекательную, необыкновенно твердую на вид и на
звук голову); выбирая наказание, он пользовался не совсем
обычным педагогическим приемом: весело предлагал, что мы оба
натянем боевые перчатки и попрактикуемся в боксе, после чего он
ужасными, обжигающими и потрясающими ударами в лицо,
похохатывая, парировал мой детский натиск и причинял мне
невозможную боль. Хотя в общем я предпочитал эти неравные бои
системе нашей бедной мадемуазель, для которой до судороги в
кисти приходилось раз двести подряд переписывать штрафную
фразу, вроде Qui aime bien, chвtie bien (Кто крепко любит, тот
строго карает (франц.)), я не очень горевал,
когда остроумный атлет отбыл после недолгого, но бурного
пребывания.
Затем был поляк. Он был студент медик, из родовитой семьи,
щеголь и красавец собой, с влажными карими глазами и густыми
гладкими волосами,--несколько похожий на знаменитого в те годы
комика Макса Линдера, в честь которого я тут и назову его. Макс
продержался с 1908-го по 1910-ый год. Помню, какое восхищение
он вызывал во мне зимним утром в Петербурге, когда внезапное
площадное волнение перебило течение нашей прогулки: казаки
с глупыми и свирепыми лицами, размахивая ч