асном
треугольнике темно-рубиновая листва густела над розовым мелом
аллеи. Когда же после всех этих роскошеств обратишься, бывало,
к одному из немногих квадратиков обыкновенного пресного стекла,
с одиноким комаром или хромой карамарой в углу, это было так,
будто берешь глоток воды, когда не хочется пить, и трезво
белела скамья под знакомой хвоей; но из всех оконец, в него-то
мои герои-изгнанники мучительно жаждали посмотреть.
Mademoiselle так и не узнала никогда, как могущественны
были чары ее ровно журчащего голоса. В дальнейшем, по
возвращении ее в Швейцарию, ее притязания на минувшее оказались
совсем другими: "Ah, comme on s'aimait!",-- вздыхала она
вспоминая, "Как мы веселились вместе! А как бывало ты поверял
мне шепотом свои детские горести" (Никогда!) "А уютный уголок в
моей комнате, куда ты любил забиваться, так тебе было там тепло
и покойно...".
Комната Mademoiselle, и в Выре и в Петербурге, была
странным и даже жутким местом. В едком тумане этой теплицы, где
глухо пахло, из-под прочих испарений, ржавчиной яблок, тускло
светилась лампа, и необыкновенные предметы поблескивали на
столиках: лаковая шкатулка с лакричными брусками, которые она
распиливала перочинным; ножом на черные кусочки--одно из.
Любимых ее лакомств; самой Помоной украшенная округлая жестянка
со слипшимся монпансье--другая ее страсть; толстый слоистый
шар, слепленный из серебряных бумажек с тех несметных
шоколадных плиток и кружков, которые она ела в постели; цветной
снимок---швейцарское озеро и замок с крупицами перламутра
вместо окон; несколько кабинетных фотографий--покойного
племянника, его матери (расписавшейся "Mater Dolorosa"),
таинственного усача, Monsieur de Mаrante, которого семья
заставила жениться на богатой вдове; главенствовал же над ними
портрет в усыпанной поддельными каменьями рамке: на нем была
снята вполоборота стройная молодая брюнетка в плотно облегающем
бюст платье, с твердой надеждой в глазах и гребнем в роскошной
прическе. "Коса до пят и вот такой толщины",-- говорила с
пафосом Mademoiselle -- ибо эта бодрая матовая барышня была
когда-то ею, но тщетно недоверчивый глаз силился извлечь из ее
теперешних стереоптических очертаний ими поглощенный тонкий
силуэт. Нам с братом, увы, были даны как раз обратные
откровения: то, чего не могли видеть взрослые, наблюдавшие лишь
облаченную в непроницаемые доспехи, дневную Mademoiselle,
видели мы, всезнающие дети, когда, бывало, тому или другому из
нас приснится дурной сон, и разбуженная звериным воплем, она
появлялась из соседней комнаты, босая, простоволосая, подняв
перед собою свечу, миганьем своим обращавшую в чешую золотые
блестки на ее кроваво-красном капоте, который не прикрывал ее
чудовищных колыханий; в эту минуту она казалась сущим
воплощением Иезавели из "Atha-lie", дурацкой трагедии Расина,
куски которой мы, конечно, должны были знать наизусть вместе со
всяким другим лжеклассическим бредом.
6
Всю жизнь я засыпал с величайшим трудом и отвращением.
Люди, которые, отложив газету, мгновенно и как-то запросто
начинают храпеть в поезде, мне столь же непонятны, как, скажем,
люди, которые куда-то "баллотируются" или вступают в масонские
ложи, или вообще примыкают к каким-либо организациям, дабы в
них энергично раствориться. Я знаю, что спать полезно, а в
треугольнике темно-рубиновая листва густела над розовым мелом
аллеи. Когда же после всех этих роскошеств обратишься, бывало,
к одному из немногих квадратиков обыкновенного пресного стекла,
с одиноким комаром или хромой карамарой в углу, это было так,
будто берешь глоток воды, когда не хочется пить, и трезво
белела скамья под знакомой хвоей; но из всех оконец, в него-то
мои герои-изгнанники мучительно жаждали посмотреть.
Mademoiselle так и не узнала никогда, как могущественны
были чары ее ровно журчащего голоса. В дальнейшем, по
возвращении ее в Швейцарию, ее притязания на минувшее оказались
совсем другими: "Ah, comme on s'aimait!",-- вздыхала она
вспоминая, "Как мы веселились вместе! А как бывало ты поверял
мне шепотом свои детские горести" (Никогда!) "А уютный уголок в
моей комнате, куда ты любил забиваться, так тебе было там тепло
и покойно...".
Комната Mademoiselle, и в Выре и в Петербурге, была
странным и даже жутким местом. В едком тумане этой теплицы, где
глухо пахло, из-под прочих испарений, ржавчиной яблок, тускло
светилась лампа, и необыкновенные предметы поблескивали на
столиках: лаковая шкатулка с лакричными брусками, которые она
распиливала перочинным; ножом на черные кусочки--одно из.
Любимых ее лакомств; самой Помоной украшенная округлая жестянка
со слипшимся монпансье--другая ее страсть; толстый слоистый
шар, слепленный из серебряных бумажек с тех несметных
шоколадных плиток и кружков, которые она ела в постели; цветной
снимок---швейцарское озеро и замок с крупицами перламутра
вместо окон; несколько кабинетных фотографий--покойного
племянника, его матери (расписавшейся "Mater Dolorosa"),
таинственного усача, Monsieur de Mаrante, которого семья
заставила жениться на богатой вдове; главенствовал же над ними
портрет в усыпанной поддельными каменьями рамке: на нем была
снята вполоборота стройная молодая брюнетка в плотно облегающем
бюст платье, с твердой надеждой в глазах и гребнем в роскошной
прическе. "Коса до пят и вот такой толщины",-- говорила с
пафосом Mademoiselle -- ибо эта бодрая матовая барышня была
когда-то ею, но тщетно недоверчивый глаз силился извлечь из ее
теперешних стереоптических очертаний ими поглощенный тонкий
силуэт. Нам с братом, увы, были даны как раз обратные
откровения: то, чего не могли видеть взрослые, наблюдавшие лишь
облаченную в непроницаемые доспехи, дневную Mademoiselle,
видели мы, всезнающие дети, когда, бывало, тому или другому из
нас приснится дурной сон, и разбуженная звериным воплем, она
появлялась из соседней комнаты, босая, простоволосая, подняв
перед собою свечу, миганьем своим обращавшую в чешую золотые
блестки на ее кроваво-красном капоте, который не прикрывал ее
чудовищных колыханий; в эту минуту она казалась сущим
воплощением Иезавели из "Atha-lie", дурацкой трагедии Расина,
куски которой мы, конечно, должны были знать наизусть вместе со
всяким другим лжеклассическим бредом.
6
Всю жизнь я засыпал с величайшим трудом и отвращением.
Люди, которые, отложив газету, мгновенно и как-то запросто
начинают храпеть в поезде, мне столь же непонятны, как, скажем,
люди, которые куда-то "баллотируются" или вступают в масонские
ложи, или вообще примыкают к каким-либо организациям, дабы в
них энергично раствориться. Я знаю, что спать полезно, а в