ями и
задержками. Английские, немецкие, французские власти где-то, в
мутной глубине своих гланд, хранили интересную идейку, что, как
бы дескать плоха ни была исходная страна (в данном случае,
советская Россия), всякий беглец из своей страны должен априори
считаться презренным и подозрительным, ибо он существует вне
какой-либо национальной администрации. Не все русские
эмигранты, конечно, кротко соглашались быть изгоями и
привидениями. Некоторым из нас сладко вспоминать, как мы
осаживали или обманывали всяких высших чиновников, гнусных
крыс, в разных министерствах, префектурах и полицейпрезидиумах.
2
Американские мои друзья явно не верят мне, когда я
рассказываю, что за пятнадцать лет жизни в Германии я не
познакомился близко ни с одним немцем, не прочел ни одной
немецкой газеты или книги и никогда не чувствовал ни малейшего
неудобства от незнания немецкого языка. Перебирая в памяти мои
очень немногие и совершенно случайные встречи с берлинскими
туземцами, я выделил в английской версии этих заметок немецкого
студента, которому я кажется исправлял какие-то письма,
посылавшиеся им кузине в Америку. Это был тихий, приличный,
благополучный молодой человек в очках, изучавший гуманитарные
науки в университете. Кто только ни измывался в Эпоху Разума
над собирателями бабочек -- тут и Лабрюйер в шестом издании
(1691) своих "Характеров", презрительно отмечающий, что иной
модник любит насекомых и рыдает над умершей гусеницей, тут и
пудреные англичане Гей и Поп, небрежно упоминающие в стихах о
глуповатых философах, доводящих науку до абсурда тем, что
гоняются за красивыми насекомыми, которых столь ценят
любознательные немцы. И вот интересно, что бы сказали эти
моралисты о коньке молодого немца моего улова в 1930-ом году:
он коллекционировал фотографические снимки казней. Уже при
второй встрече он показал мне купленную им серию ("Einbischen
retouchiert" ("Немножко отретушировано" (нем.).
),--грустно сказал он, наморщив веснушчатый нос),
изображавшую разные моменты заурядной декапитации в Китае; он с
большим знанием дела указывал на красоту роковой сабли и на
прекрасную атмосферу той полной кооперативности между палачом и
пациентом, которая, на очень ясном снимке, заканчивалась
феноменальным гейзером дымчато-серой крови. Небольшое состояние
позволяло молодому собирателю довольно много разъезжать. Он
жаловался, впрочем, что ему не везет. На Балканах он
присутствовал при двух-трех посредственных повешениях, а на
Бульваре Араго в пленительном Париже на широко рекламированной,
но оказавшейся весьма убогой и механической "гильотинаде" (как
он выражался, думая, что это по-французски); как-то всегда так
выходило, что ему было плохо видно, пропадали детали, и не
удавалось ничего интересного снять дорогим аппаратиком,
спрятанным в рукаве макинтоша. Несмотря на сильнейшую простуду,
он недавно ездил в Регенсбург, где казнь совершалась по
старинке, при помощи топора; он ожидал многого от этого
зрелища, но, к величайшему разочарованию, осужденному
по-видимому дали наркотическое средство, вследствие чего дурень
едва реагировал, только вяло шлепался об землю, борясь с
неловкими, падающими на него, помощниками палача. Дитрих, так
звали молодого любителя, надеялся ког
задержками. Английские, немецкие, французские власти где-то, в
мутной глубине своих гланд, хранили интересную идейку, что, как
бы дескать плоха ни была исходная страна (в данном случае,
советская Россия), всякий беглец из своей страны должен априори
считаться презренным и подозрительным, ибо он существует вне
какой-либо национальной администрации. Не все русские
эмигранты, конечно, кротко соглашались быть изгоями и
привидениями. Некоторым из нас сладко вспоминать, как мы
осаживали или обманывали всяких высших чиновников, гнусных
крыс, в разных министерствах, префектурах и полицейпрезидиумах.
2
Американские мои друзья явно не верят мне, когда я
рассказываю, что за пятнадцать лет жизни в Германии я не
познакомился близко ни с одним немцем, не прочел ни одной
немецкой газеты или книги и никогда не чувствовал ни малейшего
неудобства от незнания немецкого языка. Перебирая в памяти мои
очень немногие и совершенно случайные встречи с берлинскими
туземцами, я выделил в английской версии этих заметок немецкого
студента, которому я кажется исправлял какие-то письма,
посылавшиеся им кузине в Америку. Это был тихий, приличный,
благополучный молодой человек в очках, изучавший гуманитарные
науки в университете. Кто только ни измывался в Эпоху Разума
над собирателями бабочек -- тут и Лабрюйер в шестом издании
(1691) своих "Характеров", презрительно отмечающий, что иной
модник любит насекомых и рыдает над умершей гусеницей, тут и
пудреные англичане Гей и Поп, небрежно упоминающие в стихах о
глуповатых философах, доводящих науку до абсурда тем, что
гоняются за красивыми насекомыми, которых столь ценят
любознательные немцы. И вот интересно, что бы сказали эти
моралисты о коньке молодого немца моего улова в 1930-ом году:
он коллекционировал фотографические снимки казней. Уже при
второй встрече он показал мне купленную им серию ("Einbischen
retouchiert" ("Немножко отретушировано" (нем.).
),--грустно сказал он, наморщив веснушчатый нос),
изображавшую разные моменты заурядной декапитации в Китае; он с
большим знанием дела указывал на красоту роковой сабли и на
прекрасную атмосферу той полной кооперативности между палачом и
пациентом, которая, на очень ясном снимке, заканчивалась
феноменальным гейзером дымчато-серой крови. Небольшое состояние
позволяло молодому собирателю довольно много разъезжать. Он
жаловался, впрочем, что ему не везет. На Балканах он
присутствовал при двух-трех посредственных повешениях, а на
Бульваре Араго в пленительном Париже на широко рекламированной,
но оказавшейся весьма убогой и механической "гильотинаде" (как
он выражался, думая, что это по-французски); как-то всегда так
выходило, что ему было плохо видно, пропадали детали, и не
удавалось ничего интересного снять дорогим аппаратиком,
спрятанным в рукаве макинтоша. Несмотря на сильнейшую простуду,
он недавно ездил в Регенсбург, где казнь совершалась по
старинке, при помощи топора; он ожидал многого от этого
зрелища, но, к величайшему разочарованию, осужденному
по-видимому дали наркотическое средство, вследствие чего дурень
едва реагировал, только вяло шлепался об землю, борясь с
неловкими, падающими на него, помощниками палача. Дитрих, так
звали молодого любителя, надеялся ког