имся в двух
других примечаниях) -- дочери графини де Файлер, любимой камеристки
королевы. Невольно замираешь перед этой картиной, как бывает, когда,
достигнув господствующих высот времени и оглянувшись назад, видишь, что
через миг жизнь твоя полностью переменится. Итак, там был Отар, озадаченно
взиравший на далекие окна королевских покоев, две девы пообок, тонконогие, в
переливчатых палантинах, с розовыми кошачьими носиками, сонно-зеленоглазые,
в серьгах, горевших заемным солнечным блеском и потухавших. Вокруг толклись
какие-то люди, так бывало всегда, в любые часы у этих ворот, мимо которых
бежала на встречу с Восточным трактом дорога. Крестьянка с выпечеными ею
хлебами -- несомненная мать часового, еще не пришедшего, чтобы сменить в
безотрадной привратной клетушке небритое, юное и мрачное nattdett (дитя
ночи), сидела на камне контрфорса и, по-женски забыв обо всем на свете,
следила за тонкими восковыми свечами, порхавшими, как светляки, от окна к
окну; двое работников, придержав велосипеды, стояли и тоже глазели на
странные огоньки; и пьянчуга в моржовых усищах шатался вокруг, хлопаясь о
липовые стволы. В эти минуты, когда замедляется время, случается нахвататься
разных пустяков. Король заметил, что красноватая глина забрызгала рамы
велосипедов, и что передние их колеса повернуты в одну сторону, параллельно.
Вдруг на уступчивой тропке, юлящей в кустах сирени, -- кратчайший путь от
королевских покоев, -- завиделась бегущая графиня, ноги ее путались в
подрубе стеганой мантии, и в этот же миг с другого бока Дворца вышли все
семеро членов Совета, одетых с парадной пышностью и несущих, словно кексы с
изюмом, дубликаты различных регалий, и церемонно заспешили по каменным
лестницам, -- но графиня опередила их на целый алин и успела выпалить
новость. Пьяница затянул было скабрезную песенку "Карлун-потаскун", но
сверзился в ров под равелином. Трудно с ясностью описать в коротких
примечаниях к поэме разнообразные подступы к укрепленному замку, поэтому я,
сознавая сложность задачи, подготовил для Джона Шейда -- в июне, когда
рассказывал ему о событиях, бегло описанных в некоторых из моих примечаний
(смотри, например, комментарий к строке 130), -- довольно изрядный
план залов, террас и увеселительных плацев Дворца в Онгаве. Если его только
не уничтожили и не украли, изящное это изображение, выполненное цветною
тушью на большом (тридцать на двадцать дюймов) картоне, верно, еще пребывает
там, где я в последний раз видел его в середине июля, -- на верху большого
черного сундука, что стоит наискось от старого обжимного катка в нише
коридорчика, ведущего к так называемой фруктовой кладовке. Если его там нет,
следует поискать в кабинете Джона на втором этаже. Я писал о нем к миссис
Шейд, но она больше не отвечает на мои письма. В случае, если картон еще
существует, я хочу попросить ее, -- не повышая голоса, очень почтительно,
так почтительно, как ничтожнейший из подданных короля мог бы молить о
неотложнейшей реституции (план-то все-таки мой и ясно подписан черной
короной шахматного короля после слова "Кинбот"), -- выслать его, хорошо
упакованным, с пометкой "не сгибать" и с объявленной ценностью моему
издателю для воспроизведения в последующих изданиях настоящего труда. Какой
бы ни обладал я энергией, она совершенно иссякла в последнее вр
других примечаниях) -- дочери графини де Файлер, любимой камеристки
королевы. Невольно замираешь перед этой картиной, как бывает, когда,
достигнув господствующих высот времени и оглянувшись назад, видишь, что
через миг жизнь твоя полностью переменится. Итак, там был Отар, озадаченно
взиравший на далекие окна королевских покоев, две девы пообок, тонконогие, в
переливчатых палантинах, с розовыми кошачьими носиками, сонно-зеленоглазые,
в серьгах, горевших заемным солнечным блеском и потухавших. Вокруг толклись
какие-то люди, так бывало всегда, в любые часы у этих ворот, мимо которых
бежала на встречу с Восточным трактом дорога. Крестьянка с выпечеными ею
хлебами -- несомненная мать часового, еще не пришедшего, чтобы сменить в
безотрадной привратной клетушке небритое, юное и мрачное nattdett (дитя
ночи), сидела на камне контрфорса и, по-женски забыв обо всем на свете,
следила за тонкими восковыми свечами, порхавшими, как светляки, от окна к
окну; двое работников, придержав велосипеды, стояли и тоже глазели на
странные огоньки; и пьянчуга в моржовых усищах шатался вокруг, хлопаясь о
липовые стволы. В эти минуты, когда замедляется время, случается нахвататься
разных пустяков. Король заметил, что красноватая глина забрызгала рамы
велосипедов, и что передние их колеса повернуты в одну сторону, параллельно.
Вдруг на уступчивой тропке, юлящей в кустах сирени, -- кратчайший путь от
королевских покоев, -- завиделась бегущая графиня, ноги ее путались в
подрубе стеганой мантии, и в этот же миг с другого бока Дворца вышли все
семеро членов Совета, одетых с парадной пышностью и несущих, словно кексы с
изюмом, дубликаты различных регалий, и церемонно заспешили по каменным
лестницам, -- но графиня опередила их на целый алин и успела выпалить
новость. Пьяница затянул было скабрезную песенку "Карлун-потаскун", но
сверзился в ров под равелином. Трудно с ясностью описать в коротких
примечаниях к поэме разнообразные подступы к укрепленному замку, поэтому я,
сознавая сложность задачи, подготовил для Джона Шейда -- в июне, когда
рассказывал ему о событиях, бегло описанных в некоторых из моих примечаний
(смотри, например, комментарий к строке 130), -- довольно изрядный
план залов, террас и увеселительных плацев Дворца в Онгаве. Если его только
не уничтожили и не украли, изящное это изображение, выполненное цветною
тушью на большом (тридцать на двадцать дюймов) картоне, верно, еще пребывает
там, где я в последний раз видел его в середине июля, -- на верху большого
черного сундука, что стоит наискось от старого обжимного катка в нише
коридорчика, ведущего к так называемой фруктовой кладовке. Если его там нет,
следует поискать в кабинете Джона на втором этаже. Я писал о нем к миссис
Шейд, но она больше не отвечает на мои письма. В случае, если картон еще
существует, я хочу попросить ее, -- не повышая голоса, очень почтительно,
так почтительно, как ничтожнейший из подданных короля мог бы молить о
неотложнейшей реституции (план-то все-таки мой и ясно подписан черной
короной шахматного короля после слова "Кинбот"), -- выслать его, хорошо
упакованным, с пометкой "не сгибать" и с объявленной ценностью моему
издателю для воспроизведения в последующих изданиях настоящего труда. Какой
бы ни обладал я энергией, она совершенно иссякла в последнее вр