им был обязан Амфитеатрикусу, беззлобному сочинителю
стихотворений на злобу дня (по его же милости мою столицу прозвали
"Ураноградом"!), печатавшемуся в либеральных газетах. Рассеянность
короля Альфина не имела границ. Лингвист он был никакой, знал лишь несколько
фраз, французских и датских, но всякий раз, что случалось ему произносить
речь перед подданными -- перед кучкой, скажем, ошалелых земблянских мужиков
в какой-нибудь дальней долине, куда он с треском приземлялся, -- нечто
неуправляемое щелкало у него в мозгу, и он прибегал к этим фразам, сдабривая
их для пущей понятности толикой латыни. В большей части анекдоты насчет
посещавших его приступов простомыслия слишком глупы и неприличны, чтобы
пачкать ими эти страницы, однако ж один из них, и по-моему совсем не
смешной, вызвал у Шейда такие раскаты хохота (и воротился ко мне через
преподавательскую с такими непристойными добавлениями), что я склонен
привести его здесь в качестве образчика (и коррективы). Однажды летом, перед
Первой Мировой, когда в нашу маленькую и сдержанную страну прибыл с весьма
необычным и лестным визитом император одной великой иностранной державы (я
сознаю, как небогат их выбор), отец мой отправился с ним и с молодым
земблянским толмачом (вопрос пола которого я оставляю открытым) в
увеселительную загородную поездку на только что полученном, сделанном на
заказ автомобиле. Как и всегда, король Альфин путешествовал без всякой
свиты, -- это, а также шибкость его езды зримо беспокоили гостя. На обратном
пути, милях в двадцати от Онгавы король Альфин решил остановиться для мелкой
починки. Пока он копался в моторе, император с интерпретатором удалились под
сень придорожной сосны, и только когда король Альфин уже воротился в Онгаву,
он постепенно усвоил из беспрестанных и совершенно отчаянных расспросов,
обращенных к нему, что кое-кого потерял дорогою ("Какой император?" -- так и
осталось единственным его памятным mot{1}). Вообще говоря, всякий раз, что я
вносил свою лепту (или то, что представлялось мне лептой), я настаивал,
чтобы поэт мой делал записи, а не тратился в пустых разговорах, но что
поделаешь, поэты -- тоже люди.
Рассеянность короля Альфина странным образом сочеталась с пристрастием
к механическим игрушкам, наипаче же -- к летальным аппаратам. В 1912-ом году
он уловчился взлететь на зонтообразном "гидроплане" Фабра и едва не
потонул в море между Нитрой и Индрой. Он разбил два "Фармана",
три земблянских машины и любимую им "Demoiselle"2 Сантос-Дюмона. В
1916-ом году его неизменный "воздушный адъютант" полковник Петр Гусев
(впоследствии -- пионер парашютизма, оставшийся и в свои семьдесят лет одним
из первейших прыгунов всех времен) соорудил для него полностью оригинальный
моноплан "Бленда-1", она-то и стала птицей его рока. Ясным, не очень
холодным декабрьским утром, которое выбрали ангелы, чтоб уловить в свои сети
его смиренную душу, король Альфин попытался в одиночном полете выполнить
сложную вертикальную петлю, показанную ему в Гатчине князем Андреем
Качуриным, прославленным русским акробатом и героем Первой Мировой.
Что-то у него незаладилось, и малютка "Бленда" вошла в неуправляемое пике.
Летевшие сзади и выше него на биплане Кодрона полковник Гусев (к
этому времени уже герцог Ральский) и королева сделали несколько
снимков того, что поначалу казалось благородны
стихотворений на злобу дня (по его же милости мою столицу прозвали
"Ураноградом"!), печатавшемуся в либеральных газетах. Рассеянность
короля Альфина не имела границ. Лингвист он был никакой, знал лишь несколько
фраз, французских и датских, но всякий раз, что случалось ему произносить
речь перед подданными -- перед кучкой, скажем, ошалелых земблянских мужиков
в какой-нибудь дальней долине, куда он с треском приземлялся, -- нечто
неуправляемое щелкало у него в мозгу, и он прибегал к этим фразам, сдабривая
их для пущей понятности толикой латыни. В большей части анекдоты насчет
посещавших его приступов простомыслия слишком глупы и неприличны, чтобы
пачкать ими эти страницы, однако ж один из них, и по-моему совсем не
смешной, вызвал у Шейда такие раскаты хохота (и воротился ко мне через
преподавательскую с такими непристойными добавлениями), что я склонен
привести его здесь в качестве образчика (и коррективы). Однажды летом, перед
Первой Мировой, когда в нашу маленькую и сдержанную страну прибыл с весьма
необычным и лестным визитом император одной великой иностранной державы (я
сознаю, как небогат их выбор), отец мой отправился с ним и с молодым
земблянским толмачом (вопрос пола которого я оставляю открытым) в
увеселительную загородную поездку на только что полученном, сделанном на
заказ автомобиле. Как и всегда, король Альфин путешествовал без всякой
свиты, -- это, а также шибкость его езды зримо беспокоили гостя. На обратном
пути, милях в двадцати от Онгавы король Альфин решил остановиться для мелкой
починки. Пока он копался в моторе, император с интерпретатором удалились под
сень придорожной сосны, и только когда король Альфин уже воротился в Онгаву,
он постепенно усвоил из беспрестанных и совершенно отчаянных расспросов,
обращенных к нему, что кое-кого потерял дорогою ("Какой император?" -- так и
осталось единственным его памятным mot{1}). Вообще говоря, всякий раз, что я
вносил свою лепту (или то, что представлялось мне лептой), я настаивал,
чтобы поэт мой делал записи, а не тратился в пустых разговорах, но что
поделаешь, поэты -- тоже люди.
Рассеянность короля Альфина странным образом сочеталась с пристрастием
к механическим игрушкам, наипаче же -- к летальным аппаратам. В 1912-ом году
он уловчился взлететь на зонтообразном "гидроплане" Фабра и едва не
потонул в море между Нитрой и Индрой. Он разбил два "Фармана",
три земблянских машины и любимую им "Demoiselle"2 Сантос-Дюмона. В
1916-ом году его неизменный "воздушный адъютант" полковник Петр Гусев
(впоследствии -- пионер парашютизма, оставшийся и в свои семьдесят лет одним
из первейших прыгунов всех времен) соорудил для него полностью оригинальный
моноплан "Бленда-1", она-то и стала птицей его рока. Ясным, не очень
холодным декабрьским утром, которое выбрали ангелы, чтоб уловить в свои сети
его смиренную душу, король Альфин попытался в одиночном полете выполнить
сложную вертикальную петлю, показанную ему в Гатчине князем Андреем
Качуриным, прославленным русским акробатом и героем Первой Мировой.
Что-то у него незаладилось, и малютка "Бленда" вошла в неуправляемое пике.
Летевшие сзади и выше него на биплане Кодрона полковник Гусев (к
этому времени уже герцог Ральский) и королева сделали несколько
снимков того, что поначалу казалось благородны