естя где-то поблизости, склонила его к посещению
сеансов столоверчения, проводимых опытным американским медиумом, вызывавшим
дух королевы, орудуя той же планшеткой, посредством которой она толковала
при жизни с Тормодусом Торфеусом и А.Р. Уоллесом; ныне дух
резво писал по-английски: "Charles take take cherish love flower flower
flower" ("Карл прими прими лелей любовь цветок цветок цветок").
Старик-психиатр, так основательно подпорченный графиниными подачками, что и
снаружи начал уже походить на подгнившую грушу, твердил принцу, что его
пороки подсознательно убивали мать и будут "убивать ее в нем" и дальше,
когда он не отречется от содомии. Придворная интрига -- это незримый
мизгирь, что опутывает вас все мерзее с каждым вашим отчаянным рывком. Принц
наш был молод, неопытен и полубезумен от бессонницы. Он уж почти и не
боролся. Графиня спустила состояние на подкупы его kamergrum'а
[постельничего], телохранителя и даже немалой части министра двора. Она
спала теперь в малой передней по соседству с его холостяцкой спальней --
прекрасным, просторным, округлым апартаментом в верху высокой и мощной
Юго-Западной Башни. Здесь был приют его отца, все еще соединенный занятным
лотком в стене с круглым бассейном нижней залы, и принц начинал свой день,
как бывало начинал и отец, -- сдвигая стенную панель за своей походной
кроватью и перекатываясь в шахту, а оттуда со свистом влетая прямиком в
яркую воду. Для нужд иных, чем сон, Карл-Ксаверий установил посреди
персидским ковром укрытого пола так называемую патифолию, то есть огромную,
овальную, роскошно расшитую подушку лебяжьего пуха величиною в тройную
кровать. В этом-то просторном гнезде, в срединной впадинке, и дремала ныне
Флер под покрывалом из натурального меха гигантской панды, только что в
спешке привезенным с Тибета горсткой доброжелательных азиатов по случаю его
восшествия на престол. Передняя, в которой засела графиня, имела собственную
внутреннюю лестницу и ванную комнату, но соединялась также раздвижной дверью
с Западной Галереей. Не знаю, какие советы и наставления давала Флер ее
мать, но совратительницей бедняжка оказалась никудышной. Словно тихий
помешанный, она упорствовала в попытках настроить виолу д'амур или, приняв
скорбную позу, сравнивала две древних флейты, звучавших обе уныло и слабо.
Тем временем он, обрядившись в турка, валялся в просторном отцовском кресле,
свесив с подлокотника ноги, листая том "Historia Zemblica"{1}, делая
выписки и иногда выуживая из нижних карманов кресла то старинные
водительские очки, то перстень с черным опалом, то катышек серебристой
шоколадной обертки, а то и звезду иностранного ордена.
Грело вечернее солнце. На второй день их уморительного сожительства она
оказалась одетой в одну только верхнюю часть какой-то пижамки -- без пуговиц
и рукавов. Вид четырех ее голых членов и трех "мышек" (земблянская анатомия)
его раздражал, и он, расхаживающий по комнате и обдумывающий тронную речь,
не глядя, швырял в ее сторону шорты или купальный халат. Иногда, возвратясь
в уютное старое кресло, он заставал там ее, горестно созерцающей изображение
bogturа [древнего воина] в труде по истории. Он выметал ее вон из кресла, и
она, потянувшись, перебиралась на приоконный диван, под пыльный солнечный
луч, впрочем, спустя какое-то время она снова льнула
сеансов столоверчения, проводимых опытным американским медиумом, вызывавшим
дух королевы, орудуя той же планшеткой, посредством которой она толковала
при жизни с Тормодусом Торфеусом и А.Р. Уоллесом; ныне дух
резво писал по-английски: "Charles take take cherish love flower flower
flower" ("Карл прими прими лелей любовь цветок цветок цветок").
Старик-психиатр, так основательно подпорченный графиниными подачками, что и
снаружи начал уже походить на подгнившую грушу, твердил принцу, что его
пороки подсознательно убивали мать и будут "убивать ее в нем" и дальше,
когда он не отречется от содомии. Придворная интрига -- это незримый
мизгирь, что опутывает вас все мерзее с каждым вашим отчаянным рывком. Принц
наш был молод, неопытен и полубезумен от бессонницы. Он уж почти и не
боролся. Графиня спустила состояние на подкупы его kamergrum'а
[постельничего], телохранителя и даже немалой части министра двора. Она
спала теперь в малой передней по соседству с его холостяцкой спальней --
прекрасным, просторным, округлым апартаментом в верху высокой и мощной
Юго-Западной Башни. Здесь был приют его отца, все еще соединенный занятным
лотком в стене с круглым бассейном нижней залы, и принц начинал свой день,
как бывало начинал и отец, -- сдвигая стенную панель за своей походной
кроватью и перекатываясь в шахту, а оттуда со свистом влетая прямиком в
яркую воду. Для нужд иных, чем сон, Карл-Ксаверий установил посреди
персидским ковром укрытого пола так называемую патифолию, то есть огромную,
овальную, роскошно расшитую подушку лебяжьего пуха величиною в тройную
кровать. В этом-то просторном гнезде, в срединной впадинке, и дремала ныне
Флер под покрывалом из натурального меха гигантской панды, только что в
спешке привезенным с Тибета горсткой доброжелательных азиатов по случаю его
восшествия на престол. Передняя, в которой засела графиня, имела собственную
внутреннюю лестницу и ванную комнату, но соединялась также раздвижной дверью
с Западной Галереей. Не знаю, какие советы и наставления давала Флер ее
мать, но совратительницей бедняжка оказалась никудышной. Словно тихий
помешанный, она упорствовала в попытках настроить виолу д'амур или, приняв
скорбную позу, сравнивала две древних флейты, звучавших обе уныло и слабо.
Тем временем он, обрядившись в турка, валялся в просторном отцовском кресле,
свесив с подлокотника ноги, листая том "Historia Zemblica"{1}, делая
выписки и иногда выуживая из нижних карманов кресла то старинные
водительские очки, то перстень с черным опалом, то катышек серебристой
шоколадной обертки, а то и звезду иностранного ордена.
Грело вечернее солнце. На второй день их уморительного сожительства она
оказалась одетой в одну только верхнюю часть какой-то пижамки -- без пуговиц
и рукавов. Вид четырех ее голых членов и трех "мышек" (земблянская анатомия)
его раздражал, и он, расхаживающий по комнате и обдумывающий тронную речь,
не глядя, швырял в ее сторону шорты или купальный халат. Иногда, возвратясь
в уютное старое кресло, он заставал там ее, горестно созерцающей изображение
bogturа [древнего воина] в труде по истории. Он выметал ее вон из кресла, и
она, потянувшись, перебиралась на приоконный диван, под пыльный солнечный
луч, впрочем, спустя какое-то время она снова льнула