его из рук еще не выпустил. Главное, она
понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на мою невинность,
простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны, полагала, что
я, если б даже и решился передать письмо, например, Катерине Николаевне, то
не иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то
обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком, ударом.
А наконец, во всем этом удостоверил ее и Ламберт. Я уже сказал, что
положение Ламберта в это время было самое критическое: ему, предателю, из
всей силы желалось бы сманить меня от Анны Андреевны, чтобы вместе с ним
продать документ Ахмаковой, что он находил почему-то выгоднее. Но так как и
я ни за что не выдавал документа до последней минуты, то он и решил в
крайнем случае содействовать даже и Анне Андреевне, чтоб не лишиться всякой
выгоды, а потому из всех сил лез к ней с своими услугами, до самого
последнего часу, и я знаю, что предлагал даже достать, если понадобится, и
священника... Но Анна Андреевна с презрительной усмешкой попросила его не
упоминать об этом. Ламберт ей казался ужасно грубым и возбуждал в ней полное
отвращение; но из осторожности она все-таки принимала его услуги, которые
состояли, например, в шпионстве. Кстати, не знаю наверно даже до сего дня,
подкупили они Петра Ипполитовича, моего хозяина, или нет, и получил ли он от
них хоть сколько-нибудь тогда за услуги или просто пошел в их общество для
радостей интриги; но только и он был за мной шпионом, и жена его - это я
знаю наверно.
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж
никак не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого князя у себя
на квартире и в такой обстановке. Да и не мог бы я никак вообразить такой
дерзости от Анны Андреевны! На словах можно было говорить и намекать об чем
угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить - нет, это, я вам
скажу, - характер!
II.
Продолжаю.
Проснулся я наутро поздно, а спал необыкновенно крепко и без снов, о
чем припоминаю с удивлением, так что, проснувшись, почувствовал себя опять
необыкновенно бодрым нравственно, точно и не было всего вчерашнего дня. К
маме я положил не заезжать, а прямо отправиться в кладбищенскую церковь, с
тем чтобы потом, после церемонии, возвратясь в мамину квартиру, не отходить
уже от нее во весь день. Я твердо был уверен, что во всяком случае встречу
его сегодня у мамы, рано ли, поздно ли - но непременно.
Ни Альфонсинки, ни хозяина уже давно не было дома. Хозяйку я ни о чем
не хотел расспрашивать, да и вообще положил прекратить с ними всякие
сношения и даже съехать как можно скорей с квартиры; а потому, только что
принесли мне кофей, я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали в мою
дверь; к удивлению моему, оказался Тришатов.
Я тотчас отворил ему и, обрадовавшись, просил войти, но он не хотел
войти.
- Я только два слова с порогу... или уж войти, потому что, кажется,
здесь надо говорить шепотом; только я у вас не сяду. Вы смотрите на мое
скверное пальто: это - Ламберт отобрал шубу.
В самом деле он был в дрянном, старом и не по росту длинном пальто. Он
стоял передо мной какой-то сумрачный и грустный, руки в карманах и не снимая
шляпы.
- Я не сяду, я не сяду. Слушайте, Долгорукий, я не знаю ничего
подробно, но знаю, что Ламберт
понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на мою невинность,
простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны, полагала, что
я, если б даже и решился передать письмо, например, Катерине Николаевне, то
не иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то
обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком, ударом.
А наконец, во всем этом удостоверил ее и Ламберт. Я уже сказал, что
положение Ламберта в это время было самое критическое: ему, предателю, из
всей силы желалось бы сманить меня от Анны Андреевны, чтобы вместе с ним
продать документ Ахмаковой, что он находил почему-то выгоднее. Но так как и
я ни за что не выдавал документа до последней минуты, то он и решил в
крайнем случае содействовать даже и Анне Андреевне, чтоб не лишиться всякой
выгоды, а потому из всех сил лез к ней с своими услугами, до самого
последнего часу, и я знаю, что предлагал даже достать, если понадобится, и
священника... Но Анна Андреевна с презрительной усмешкой попросила его не
упоминать об этом. Ламберт ей казался ужасно грубым и возбуждал в ней полное
отвращение; но из осторожности она все-таки принимала его услуги, которые
состояли, например, в шпионстве. Кстати, не знаю наверно даже до сего дня,
подкупили они Петра Ипполитовича, моего хозяина, или нет, и получил ли он от
них хоть сколько-нибудь тогда за услуги или просто пошел в их общество для
радостей интриги; но только и он был за мной шпионом, и жена его - это я
знаю наверно.
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж
никак не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого князя у себя
на квартире и в такой обстановке. Да и не мог бы я никак вообразить такой
дерзости от Анны Андреевны! На словах можно было говорить и намекать об чем
угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить - нет, это, я вам
скажу, - характер!
II.
Продолжаю.
Проснулся я наутро поздно, а спал необыкновенно крепко и без снов, о
чем припоминаю с удивлением, так что, проснувшись, почувствовал себя опять
необыкновенно бодрым нравственно, точно и не было всего вчерашнего дня. К
маме я положил не заезжать, а прямо отправиться в кладбищенскую церковь, с
тем чтобы потом, после церемонии, возвратясь в мамину квартиру, не отходить
уже от нее во весь день. Я твердо был уверен, что во всяком случае встречу
его сегодня у мамы, рано ли, поздно ли - но непременно.
Ни Альфонсинки, ни хозяина уже давно не было дома. Хозяйку я ни о чем
не хотел расспрашивать, да и вообще положил прекратить с ними всякие
сношения и даже съехать как можно скорей с квартиры; а потому, только что
принесли мне кофей, я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали в мою
дверь; к удивлению моему, оказался Тришатов.
Я тотчас отворил ему и, обрадовавшись, просил войти, но он не хотел
войти.
- Я только два слова с порогу... или уж войти, потому что, кажется,
здесь надо говорить шепотом; только я у вас не сяду. Вы смотрите на мое
скверное пальто: это - Ламберт отобрал шубу.
В самом деле он был в дрянном, старом и не по росту длинном пальто. Он
стоял передо мной какой-то сумрачный и грустный, руки в карманах и не снимая
шляпы.
- Я не сяду, я не сяду. Слушайте, Долгорукий, я не знаю ничего
подробно, но знаю, что Ламберт