оже, что покойник
никогда не расставался с этою иконой и считал ее чудотворною. Татьяна
Павловна несколько раз на нее взглядывала.
- Слушай, Софья, - сказала она вдруг, переменяя разговор, - чем иконе
лежать - не поставить ли ее на столе же, прислоня к стене, и не зажечь ли
пред ней лампадку?
- Нет, лучше так, как теперь, - сказала мама.
- А и впрямь. А то много торжества покажется...
Я тогда ничего не понял, но дело состояло в том, что этот образ давно
уже завещан был Макаром Ивановичем, на словах, Андрею Петровичу, и мама
готовилась теперь передать его.
Было уже пять часов пополудни; наш разговор продолжался, и вдруг я
заметил в лице мамы как бы содрогание; она быстро выпрямилась и стала
прислушиваться, тогда как говорившая в то время Татьяна Павловна продолжала
говорить, ничего не замечая. Я тотчас обернулся к двери и миг спустя увидел
в дверях Андрея Петровича. Он прошел не с крыльца, а с черной лестницы,
через кухню и коридор, и одна мама из всех нас заслышала шаги его. Теперь
опишу всю последовавшую безумную сцену, жест за жестом, слово за словом; она
была коротка.
Во-первых, в лице его я, с первого взгляда по крайней мере, не заметил
ни малейшей перемены. Одет он был как всегда, то есть почти щеголевато. В
руках его был небольшой, но дорогой букет свежих цветов. Он подошел и с
улыбкой подал его маме; та было посмотрела с пугливым недоумением, но
приняла букет, и вдруг краска слегка оживила ее бледные щеки, а в глазах
сверкнула радость.
- Я так и знал, что ты так примешь, Соня, - проговорил он. Так как мы
все встали при входе его, то он, подойдя к столу, взял кресло Лизы, стоявшее
слева подле мамы, и, не замечая, что занимает чужое место, сел на него.
Таким образом, прямо очутился подле столика, на котором лежал образ.
- Здравствуйте все. Соня, я непременно хотел принести тебе сегодня этот
букет, в день твоего рождения, а потому и не явился на погребение, чтоб не
прийти к мертвому с букетом; да ты и сама меня не ждала к погребению, я
знаю. Старик, верно, не посердится на эти цветы, потому что сам же завещал
нам радость, не правда ли? Я думаю, он здесь где-нибудь в комнате.
Мама странно поглядела на него; Татьяну Павловну как будто передернуло.
- Кто это здесь в комнате? - спросила она.
- Покойник. Оставим. Вы знаете, что не вполне верующий человек во все
эти чудеса всегда наиболее склонен к предрассудкам... Но я лучше буду про
букет: как я его донес - не понимаю. Мне раза три дорогой хотелось бросить
его на снег и растоптать ногой.
Мама вздрогнула.
- Ужасно хотелось. Пожалей меня, Соня, и мою бедную голову. А хотелось
потому, что слишком красив. Что красивее цветка на свете из предметов? Я его
несу, а тут снег и мороз. Наш мороз и цветы - какая противоположность! Я,
впрочем, не про то: просто хотелось измять его, потому что хорош. Соня, я
хоть и исчезну теперь опять, но я очень скоро возвращусь, потому что,
кажется, забоюсь. Забоюсь - так кто же будет лечить меня от испуга, где же
взять ангела, как Соню?.. Что это у вас за образ? А, покойников, помню. Он у
него родовой, дедовский; он весь век с ним не расставался; знаю, помню, он
мне его завещал; очень припоминаю... и, кажется, раскольничий... дайте-ка
взглянуть.
Он взял икону в руку, поднес к свече и пристально оглядел ее, но,
продержав лишь несколь
никогда не расставался с этою иконой и считал ее чудотворною. Татьяна
Павловна несколько раз на нее взглядывала.
- Слушай, Софья, - сказала она вдруг, переменяя разговор, - чем иконе
лежать - не поставить ли ее на столе же, прислоня к стене, и не зажечь ли
пред ней лампадку?
- Нет, лучше так, как теперь, - сказала мама.
- А и впрямь. А то много торжества покажется...
Я тогда ничего не понял, но дело состояло в том, что этот образ давно
уже завещан был Макаром Ивановичем, на словах, Андрею Петровичу, и мама
готовилась теперь передать его.
Было уже пять часов пополудни; наш разговор продолжался, и вдруг я
заметил в лице мамы как бы содрогание; она быстро выпрямилась и стала
прислушиваться, тогда как говорившая в то время Татьяна Павловна продолжала
говорить, ничего не замечая. Я тотчас обернулся к двери и миг спустя увидел
в дверях Андрея Петровича. Он прошел не с крыльца, а с черной лестницы,
через кухню и коридор, и одна мама из всех нас заслышала шаги его. Теперь
опишу всю последовавшую безумную сцену, жест за жестом, слово за словом; она
была коротка.
Во-первых, в лице его я, с первого взгляда по крайней мере, не заметил
ни малейшей перемены. Одет он был как всегда, то есть почти щеголевато. В
руках его был небольшой, но дорогой букет свежих цветов. Он подошел и с
улыбкой подал его маме; та было посмотрела с пугливым недоумением, но
приняла букет, и вдруг краска слегка оживила ее бледные щеки, а в глазах
сверкнула радость.
- Я так и знал, что ты так примешь, Соня, - проговорил он. Так как мы
все встали при входе его, то он, подойдя к столу, взял кресло Лизы, стоявшее
слева подле мамы, и, не замечая, что занимает чужое место, сел на него.
Таким образом, прямо очутился подле столика, на котором лежал образ.
- Здравствуйте все. Соня, я непременно хотел принести тебе сегодня этот
букет, в день твоего рождения, а потому и не явился на погребение, чтоб не
прийти к мертвому с букетом; да ты и сама меня не ждала к погребению, я
знаю. Старик, верно, не посердится на эти цветы, потому что сам же завещал
нам радость, не правда ли? Я думаю, он здесь где-нибудь в комнате.
Мама странно поглядела на него; Татьяну Павловну как будто передернуло.
- Кто это здесь в комнате? - спросила она.
- Покойник. Оставим. Вы знаете, что не вполне верующий человек во все
эти чудеса всегда наиболее склонен к предрассудкам... Но я лучше буду про
букет: как я его донес - не понимаю. Мне раза три дорогой хотелось бросить
его на снег и растоптать ногой.
Мама вздрогнула.
- Ужасно хотелось. Пожалей меня, Соня, и мою бедную голову. А хотелось
потому, что слишком красив. Что красивее цветка на свете из предметов? Я его
несу, а тут снег и мороз. Наш мороз и цветы - какая противоположность! Я,
впрочем, не про то: просто хотелось измять его, потому что хорош. Соня, я
хоть и исчезну теперь опять, но я очень скоро возвращусь, потому что,
кажется, забоюсь. Забоюсь - так кто же будет лечить меня от испуга, где же
взять ангела, как Соню?.. Что это у вас за образ? А, покойников, помню. Он у
него родовой, дедовский; он весь век с ним не расставался; знаю, помню, он
мне его завещал; очень припоминаю... и, кажется, раскольничий... дайте-ка
взглянуть.
Он взял икону в руку, поднес к свече и пристально оглядел ее, но,
продержав лишь несколь