л бы, что тебе сказать: тут о многом
пришлось бы молчать. Тут даже многое смешно и унизительно тем, что похоже на
фокус; право, на самый балаганный фокус. Ну где же прежде нам было бы понять
друг друга, когда я и сам-то понял себя самого - лишь сегодня, в пять часов
пополудни, ровно за два часа до смерти Макара Ивановича. Ты глядишь на меня
с неприятным недоумением? Не беспокойся: я разъясню фокус; но то, что я
сказал, вполне справедливо: вся жизнь в странствии и недоумениях, и вдруг -
разрешение их такого-то числа, в пять часов пополудни! Даже обидно, не
правда ли? В недавнюю еще старину я и впрямь бы обиделся.
Я слушал действительно с болезненным недоумением; сильно выступала
прежняя версиловская складка, которую я не желал бы встретить в тот вечер,
после таких уже сказанных слов. Вдруг я воскликнул:
- Боже мой! Вы получили что-нибудь от нее... в пять часов, сегодня?
Он посмотрел на меня пристально и, видимо, пораженный моим
восклицанием, а может, и выражением моим: "от нее".
- Ты все узнаешь, - сказал он, с задумчивою улыбкой, - и, уж конечно,
я, что надо, не потаю от тебя, потому что затем тебя и привел; но теперь
пока это все отложим. Видишь, друг мой, я давно уже знал, что у нас есть
дети, уже с детства задумывающиеся над своей семьей, оскорбленные
неблагообразием отцов своих и среды своей. Я наметил этих задумывающихся еще
с моей школы и заключил тогда, что все это потому, что они слишком рано
завидуют. Заметь, однако, что я и сам был из задумывающихся детей, но...
извини, мой милый, я удивительно как рассеян. Я хотел только выразить, как
постоянно я боялся здесь за тебя почти все это время. Я всегда воображал
тебя одним из тех маленьких, но сознающих свою даровитость и уединяющихся
существ. Я тоже, как и ты, никогда не любил товарищей. Беда этим существам,
оставленным на одни свои силы и грезы и с страстной, слишком ранней и почти
мстительной жаждой благообразия, именно - . Но довольно, милый:
я опять уклонился... Я еще прежде, чем начал любить тебя, уже воображал тебя
и твои уединенные, одичавшие мечты... Но довольно; я, собственно, забыл, о
чем стал говорить. Впрочем, все же надо было это высказать. А прежде, прежде
что бы я мог тебе сказать? Теперь я вижу твой взгляд на мне и знаю, что на
меня смотрит мой сын; а я ведь даже вчера еще не мог поверить, что буду
когда-нибудь, как сегодня, сидеть и говорить с моим мальчиком.
Он действительно становился очень рассеян, а вместе с тем как бы чем-то
растроган.
- Мне теперь не нужно мечтать и грезить, мне теперь довольно и вас! Я
пойду за вами! - проговорил я, отдаваясь ему всей душой.
- За мной? А мои странствия как раз кончились и как раз сегодня: ты
опоздал, мой милый. Сегодня - финал последнего акта, и занавес опускается.
Этот последний акт долго длился. Начался он очень давно - тогда, когда я
побежал в последний раз за границу. Я тогда бросил все, и знай, мой милый,
что я тогда разженился с твоей мамой и ей сам заявил про это. Это ты должен
знать. Я объяснил ей тогда, что уезжаю навек, что она меня больше никогда не
увидит. Всего хуже, что я забыл даже оставить ей тогда денег. Об тебе тоже
не подумал ни минуты. Я уехал с тем, чтоб остаться в Европе, мой милый, и не
возвращаться домой никогда. Я эмигрировал.
- К Герцену? Участвовать в заграничной пропаганде? Вы, наверно, всю
жизнь участвов
пришлось бы молчать. Тут даже многое смешно и унизительно тем, что похоже на
фокус; право, на самый балаганный фокус. Ну где же прежде нам было бы понять
друг друга, когда я и сам-то понял себя самого - лишь сегодня, в пять часов
пополудни, ровно за два часа до смерти Макара Ивановича. Ты глядишь на меня
с неприятным недоумением? Не беспокойся: я разъясню фокус; но то, что я
сказал, вполне справедливо: вся жизнь в странствии и недоумениях, и вдруг -
разрешение их такого-то числа, в пять часов пополудни! Даже обидно, не
правда ли? В недавнюю еще старину я и впрямь бы обиделся.
Я слушал действительно с болезненным недоумением; сильно выступала
прежняя версиловская складка, которую я не желал бы встретить в тот вечер,
после таких уже сказанных слов. Вдруг я воскликнул:
- Боже мой! Вы получили что-нибудь от нее... в пять часов, сегодня?
Он посмотрел на меня пристально и, видимо, пораженный моим
восклицанием, а может, и выражением моим: "от нее".
- Ты все узнаешь, - сказал он, с задумчивою улыбкой, - и, уж конечно,
я, что надо, не потаю от тебя, потому что затем тебя и привел; но теперь
пока это все отложим. Видишь, друг мой, я давно уже знал, что у нас есть
дети, уже с детства задумывающиеся над своей семьей, оскорбленные
неблагообразием отцов своих и среды своей. Я наметил этих задумывающихся еще
с моей школы и заключил тогда, что все это потому, что они слишком рано
завидуют. Заметь, однако, что я и сам был из задумывающихся детей, но...
извини, мой милый, я удивительно как рассеян. Я хотел только выразить, как
постоянно я боялся здесь за тебя почти все это время. Я всегда воображал
тебя одним из тех маленьких, но сознающих свою даровитость и уединяющихся
существ. Я тоже, как и ты, никогда не любил товарищей. Беда этим существам,
оставленным на одни свои силы и грезы и с страстной, слишком ранней и почти
мстительной жаждой благообразия, именно - . Но довольно, милый:
я опять уклонился... Я еще прежде, чем начал любить тебя, уже воображал тебя
и твои уединенные, одичавшие мечты... Но довольно; я, собственно, забыл, о
чем стал говорить. Впрочем, все же надо было это высказать. А прежде, прежде
что бы я мог тебе сказать? Теперь я вижу твой взгляд на мне и знаю, что на
меня смотрит мой сын; а я ведь даже вчера еще не мог поверить, что буду
когда-нибудь, как сегодня, сидеть и говорить с моим мальчиком.
Он действительно становился очень рассеян, а вместе с тем как бы чем-то
растроган.
- Мне теперь не нужно мечтать и грезить, мне теперь довольно и вас! Я
пойду за вами! - проговорил я, отдаваясь ему всей душой.
- За мной? А мои странствия как раз кончились и как раз сегодня: ты
опоздал, мой милый. Сегодня - финал последнего акта, и занавес опускается.
Этот последний акт долго длился. Начался он очень давно - тогда, когда я
побежал в последний раз за границу. Я тогда бросил все, и знай, мой милый,
что я тогда разженился с твоей мамой и ей сам заявил про это. Это ты должен
знать. Я объяснил ей тогда, что уезжаю навек, что она меня больше никогда не
увидит. Всего хуже, что я забыл даже оставить ей тогда денег. Об тебе тоже
не подумал ни минуты. Я уехал с тем, чтоб остаться в Европе, мой милый, и не
возвращаться домой никогда. Я эмигрировал.
- К Герцену? Участвовать в заграничной пропаганде? Вы, наверно, всю
жизнь участвов