ллеров в чистом состоянии не бывает - их выдумали. Ничего,
коль с грязнотцой, если цель великолепна! Потом все омоется, все загладится.
А теперь это - только широкость, это - только жизнь, это - только жизненная
правда - вот как это теперь называется!"
О, опять повторю: да простят мне, что я привожу весь этот тогдашний
хмельной бред до последней строчки. Конечно, это только эссенция тогдашних
мыслей, но, мне кажется, я этими самыми словами и говорил. Я должен был
привести их, потому что я сел писать, чтоб судить себя. А что же судить, как
не это? Разве в жизни может быть что-нибудь серьезнее? Вино же не
оправдывало. In vino veritas.
Так мечтая и весь закопавшись в фантазию, я и не заметил, что дошел
наконец до дому, то есть до маминой квартиры. Даже не заметил, как вошел в
квартиру; но только что я вступил в нашу крошечную переднюю, как уже сразу
понял, что у нас произошло нечто необычайное. В комнатах говорили громко,
вскрикивали, а мама, слышно было, плакала. В дверях меня чуть не сбила с ног
Лукерья, стремительно пробежавшая из комнаты Макара Ивановича в кухню. Я
сбросил шубу и вошел к Макару Ивановичу, потому что там все столпились.
Там стояли Версилов и мама. Мама лежала у него в объятиях, а он крепко
прижимал ее к сердцу. Макар Иванович сидел, по обыкновению, на своей
скамеечке, но как бы в каком-то бессилии, так что Лиза с усилием
придерживала его руками за плечо, чтобы он не упал; и даже ясно было, что он
все клонится, чтобы упасть. Я стремительно шагнул ближе, вздрогнул и
догадался: старик был мертв.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять
минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она
сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по
голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел было привстать,
хотел было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. "Разрыв сердца!"
- говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и
сбежались - и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
- Аркадий! - крикнул мне Версилов, - мигом беги к Татьяне Павловне. Она
непременно должна быть дома. Проси немедленно. Возьми извозчика. Скорей,
умоляю тебя!
Его глаза сверкали - это я ясно помню. В лице его я не заметил
чего-нибудь вроде чистой жалости, слез - плакали лишь мама, Лиза да Лукерья.
Напротив, и это я очень хорошо запомнил, в лице его поражало какое-то
необыкновенное возбуждение, почти восторг. Я побежал за Татьяной Павловной.
Путь, как известно из прежнего, тут не длинный. Я извозчика не взял, а
пробежал всю дорогу не останавливаясь. В уме моем было смутно и даже тоже
почти что-то восторженное. Я понимал, что совершилось нечто радикальное.
Опьянение же совершенно исчезло во мне, до последней капли, а вместе с ним и
все неблагородные мысли, когда я позвонил к Татьяне Павловне.
Чухонка отперла: "Нет дома!" - и хотела тотчас запереть.
- Как нет дома? - ворвался я в переднюю силой, - да быть же не может!
Макар Иванович умер!
- Что-о! - раздался вдруг крик Татьяны Павловны сквозь запертую дверь в
ее гостиную.
- Умер! Макар Иванович умер! Андрей Петрович просит вас сию минуту
прийти!
- Да ты врешь!..
Задвижка щелкнула, но дверь отворилась только на вершок: "Что такое,
рассказывай!"
- Я са
коль с грязнотцой, если цель великолепна! Потом все омоется, все загладится.
А теперь это - только широкость, это - только жизнь, это - только жизненная
правда - вот как это теперь называется!"
О, опять повторю: да простят мне, что я привожу весь этот тогдашний
хмельной бред до последней строчки. Конечно, это только эссенция тогдашних
мыслей, но, мне кажется, я этими самыми словами и говорил. Я должен был
привести их, потому что я сел писать, чтоб судить себя. А что же судить, как
не это? Разве в жизни может быть что-нибудь серьезнее? Вино же не
оправдывало. In vino veritas.
Так мечтая и весь закопавшись в фантазию, я и не заметил, что дошел
наконец до дому, то есть до маминой квартиры. Даже не заметил, как вошел в
квартиру; но только что я вступил в нашу крошечную переднюю, как уже сразу
понял, что у нас произошло нечто необычайное. В комнатах говорили громко,
вскрикивали, а мама, слышно было, плакала. В дверях меня чуть не сбила с ног
Лукерья, стремительно пробежавшая из комнаты Макара Ивановича в кухню. Я
сбросил шубу и вошел к Макару Ивановичу, потому что там все столпились.
Там стояли Версилов и мама. Мама лежала у него в объятиях, а он крепко
прижимал ее к сердцу. Макар Иванович сидел, по обыкновению, на своей
скамеечке, но как бы в каком-то бессилии, так что Лиза с усилием
придерживала его руками за плечо, чтобы он не упал; и даже ясно было, что он
все клонится, чтобы упасть. Я стремительно шагнул ближе, вздрогнул и
догадался: старик был мертв.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять
минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она
сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по
голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел было привстать,
хотел было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. "Разрыв сердца!"
- говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и
сбежались - и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
- Аркадий! - крикнул мне Версилов, - мигом беги к Татьяне Павловне. Она
непременно должна быть дома. Проси немедленно. Возьми извозчика. Скорей,
умоляю тебя!
Его глаза сверкали - это я ясно помню. В лице его я не заметил
чего-нибудь вроде чистой жалости, слез - плакали лишь мама, Лиза да Лукерья.
Напротив, и это я очень хорошо запомнил, в лице его поражало какое-то
необыкновенное возбуждение, почти восторг. Я побежал за Татьяной Павловной.
Путь, как известно из прежнего, тут не длинный. Я извозчика не взял, а
пробежал всю дорогу не останавливаясь. В уме моем было смутно и даже тоже
почти что-то восторженное. Я понимал, что совершилось нечто радикальное.
Опьянение же совершенно исчезло во мне, до последней капли, а вместе с ним и
все неблагородные мысли, когда я позвонил к Татьяне Павловне.
Чухонка отперла: "Нет дома!" - и хотела тотчас запереть.
- Как нет дома? - ворвался я в переднюю силой, - да быть же не может!
Макар Иванович умер!
- Что-о! - раздался вдруг крик Татьяны Павловны сквозь запертую дверь в
ее гостиную.
- Умер! Макар Иванович умер! Андрей Петрович просит вас сию минуту
прийти!
- Да ты врешь!..
Задвижка щелкнула, но дверь отворилась только на вершок: "Что такое,
рассказывай!"
- Я са