ки, судя по легкой ильковой (3) шубе, по изящной
шляпе и по светлым свежим перчаткам на тоненьких его пальчиках; ростом он
был с меня, но с чрезвычайно милым выражением на своем свежем и молоденьком
личике.
Длинный парень стаскивал с себя галстух - совершенно истрепавшуюся и
засаленную ленту или почти уж тесемку, а миловидный мальчик, вынув из
кармана другой, новенький черный галстучек, только что купленный, повязывал
его на шею длинному парню, который послушно и с ужасно серьезным лицом
вытягивал свою шею, очень длинную, спустив шинель с плеч.
- Нет, это нельзя, если такая грязная рубашка, - проговорил надевавший,
- не только не будет эффекта, но покажется еще грязней. Ведь я тебе сказал,
чтоб ты воротнички надел. Я не умею... вы не сумеете? - обратился он вдруг
ко мне.
- Чего? - спросил я.
- А вот, знаете, повязать ему галстух. Видите ли, надобно как-нибудь
так, чтобы не видно было его грязной рубашки, а то пропадет весь эффект, как
хотите. Я нарочно ему галстух у Филиппа-парикмахера сейчас купил, за рубль.
- Это ты - тот рубль? - пробормотал длинный.
- Да, тот; у меня теперь ни копейки. Так не умеете? В таком случае надо
будет попросить Альфонсинку.
- К Ламберту? - резко спросил меня вдруг длинный.
- К Ламберту, - ответил я с не меньшею решимостью, смотря ему в глаза.
- Dolgorowky? - повторил он тем же тоном и тем же голосом.
- Нет, не Коровкин, - так же резко ответил я, расслышав ошибочно.
- Dolgorowky?! - почти прокричал, повторяя, длинный и надвигаясь на
меня почти с угрозой. Товарищ его расхохотался.
- Он говорит Dolgorowky, a не Коровкин, - пояснил он мне. - Знаете,
французы в "Journal des Dйbats" часто коверкают русские фамилии...
- В "Indйpendance", - промычал длинный.
- ...Ну все равно и в "Indйpendance". Долгорукого, например, пишут
Dolgorowky - я сам читал, а В-ва всегда comte Wallonieff.
- Doboyny! - крикнул длинный.
- Да, вот тоже есть еще какой-то Doboyny; я сам читал, и мы оба
смеялись: какая-то русская madame Doboyny, за границей... только, видишь ли,
чего же всех-то поминать? - обернулся он вдруг к длинному. - Извините, вы -
господин Долгорукий?
- Да, я - Долгорукий, а вы почему знаете?
Длинный вдруг шепнул что-то миловидному мальчику, тот нахмурился и
сделал отрицательный жест; но длинный вдруг обратился ко мне:
- Monseigneur le prince, vous n'avez pas de rouble d'argent pour nous,
pas deux, mais un seul, voulez-vous?
- Ax, какой ты скверный, - крикнул мальчик.
- Nous vous rendons, - заключил длинный, грубо и неловко выговаривая
французские слова.
- Он, знаете, - циник, - усмехнулся мне мальчик, - и вы думаете, что он
не умеет по-французски? Он как парижанин говорит, а он только передразнивает
русских, которым в обществе ужасно хочется вслух говорить между собою
по-французски, а сами не умеют...
- Dans les wagons, - пояснил длинный.
- Ну да, и в вагонах; ах, какой ты скучный! нечего пояснять-то. Вот
тоже охота прикидываться дураком.
Я между тем вынул рубль и протянул длинному.
- Nous vous rendons, - проговорил тот, спрятал рубль и, вдруг
повернувшись к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом, принялся
колотить в них концом своего огромного грубого сапога и, главное, без
малейшего раздражения.
- Ах, опять ты подерешься с Ламбертом!
шляпе и по светлым свежим перчаткам на тоненьких его пальчиках; ростом он
был с меня, но с чрезвычайно милым выражением на своем свежем и молоденьком
личике.
Длинный парень стаскивал с себя галстух - совершенно истрепавшуюся и
засаленную ленту или почти уж тесемку, а миловидный мальчик, вынув из
кармана другой, новенький черный галстучек, только что купленный, повязывал
его на шею длинному парню, который послушно и с ужасно серьезным лицом
вытягивал свою шею, очень длинную, спустив шинель с плеч.
- Нет, это нельзя, если такая грязная рубашка, - проговорил надевавший,
- не только не будет эффекта, но покажется еще грязней. Ведь я тебе сказал,
чтоб ты воротнички надел. Я не умею... вы не сумеете? - обратился он вдруг
ко мне.
- Чего? - спросил я.
- А вот, знаете, повязать ему галстух. Видите ли, надобно как-нибудь
так, чтобы не видно было его грязной рубашки, а то пропадет весь эффект, как
хотите. Я нарочно ему галстух у Филиппа-парикмахера сейчас купил, за рубль.
- Это ты - тот рубль? - пробормотал длинный.
- Да, тот; у меня теперь ни копейки. Так не умеете? В таком случае надо
будет попросить Альфонсинку.
- К Ламберту? - резко спросил меня вдруг длинный.
- К Ламберту, - ответил я с не меньшею решимостью, смотря ему в глаза.
- Dolgorowky? - повторил он тем же тоном и тем же голосом.
- Нет, не Коровкин, - так же резко ответил я, расслышав ошибочно.
- Dolgorowky?! - почти прокричал, повторяя, длинный и надвигаясь на
меня почти с угрозой. Товарищ его расхохотался.
- Он говорит Dolgorowky, a не Коровкин, - пояснил он мне. - Знаете,
французы в "Journal des Dйbats" часто коверкают русские фамилии...
- В "Indйpendance", - промычал длинный.
- ...Ну все равно и в "Indйpendance". Долгорукого, например, пишут
Dolgorowky - я сам читал, а В-ва всегда comte Wallonieff.
- Doboyny! - крикнул длинный.
- Да, вот тоже есть еще какой-то Doboyny; я сам читал, и мы оба
смеялись: какая-то русская madame Doboyny, за границей... только, видишь ли,
чего же всех-то поминать? - обернулся он вдруг к длинному. - Извините, вы -
господин Долгорукий?
- Да, я - Долгорукий, а вы почему знаете?
Длинный вдруг шепнул что-то миловидному мальчику, тот нахмурился и
сделал отрицательный жест; но длинный вдруг обратился ко мне:
- Monseigneur le prince, vous n'avez pas de rouble d'argent pour nous,
pas deux, mais un seul, voulez-vous?
- Ax, какой ты скверный, - крикнул мальчик.
- Nous vous rendons, - заключил длинный, грубо и неловко выговаривая
французские слова.
- Он, знаете, - циник, - усмехнулся мне мальчик, - и вы думаете, что он
не умеет по-французски? Он как парижанин говорит, а он только передразнивает
русских, которым в обществе ужасно хочется вслух говорить между собою
по-французски, а сами не умеют...
- Dans les wagons, - пояснил длинный.
- Ну да, и в вагонах; ах, какой ты скучный! нечего пояснять-то. Вот
тоже охота прикидываться дураком.
Я между тем вынул рубль и протянул длинному.
- Nous vous rendons, - проговорил тот, спрятал рубль и, вдруг
повернувшись к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом, принялся
колотить в них концом своего огромного грубого сапога и, главное, без
малейшего раздражения.
- Ах, опять ты подерешься с Ламбертом!